Спаситель

Мартина улыбнулась, похлопала его по плечу:

— Не смейтесь над привидениями. Я в них верю.

— Я тоже.

Мартина перестала смеяться.

— Вот тут я живу. — Харри показал на голубую дверь подъезда.

— У вас больше нет вопросов?

— Есть, но с ними можно подождать до завтра.

Она опять склонила голову набок.

— Я не устала. Чай у вас найдется?

Какой-то автомобиль тихонько ехал по хрусткому снегу, остановился метрах в пятидесяти у тротуара, ослепив их голубоватым светом фар. Харри задумчиво посмотрел на девушку, нащупывая в кармане ключи.

— Только растворимый кофе. Слушайте, я позвоню…

— Сойдет и растворимый кофе, — сказала Мартина.

Харри хотел было сунуть ключ в замочную скважину, но Мартина опередила его, толкнула голубую дверь, которая преспокойно открылась и закрылась снова, однако замок не защелкнулся.

— Это все мороз, — пробормотал Харри. — Дом от холода сжимается.

Они вошли в подъезд, и он хорошенько закрыл за собой дверь.

— А у вас чисто, — сказала Мартина, снимая в передней сапоги.

— У меня мало вещей, — откликнулся Харри из кухни.

— И какие же из них вы больше всего любите?

Харри на секунду задумался.

— Пластинки.

— Не фотоальбом?

— Я не верю в фотоальбомы.

Мартина вошла на кухню, уютно устроилась в кресле. Харри украдкой наблюдал, как она по-кошачьи подобрала под себя ноги.

— Не верите? Как это понимать?

— Они разрушают способность забывать. Молоко?

Она покачала головой.

— Зато вы верите в пластинки.

— Да. Они лгут куда достовернее.

— А разве они не разрушают способность забывать?

Харри замер. Мартина тихо рассмеялась:

— Не верю я в неприветливого, разочарованного инспектора. По-моему, вы романтик, Холе.

— Пойдемте в комнату. Я как раз купил очень хороший диск. И с ним пока не связаны никакие воспоминания.

Мартина уселась на диван, а Харри поставил дебютный диск Джима Стерка. Потом сел в зеленое ушастое кресло и под первые звуки гитары провел ладонью по шершавой шерстяной обивке. Ни с того ни с сего подумал, что куплено это кресло в «Элеваторе», комиссионке Армии спасения. Кашлянул и спросил:

— Возможно, у Роберта был роман с девушкой намного моложе его самого. Что вы об этом думаете?

— Что я думаю о романах молоденьких женщин с мужчинами много старше? — Она засмеялась и густо покраснела в наступившей тишине. — Или думаю ли я, что Роберту нравились малолетки?

— Я этого не говорил. Она тинейджер. Хорватка.

— Izgubila sam se.

— Простите?

— Это по-хорватски. Или по-сербохорватски. В детстве я часто ездила летом с родителями в Далмацию, до того как Армия спасения купила Эстгор. Когда папе было восемнадцать, он работал в Югославии, помогал восстанавливать страну после Второй мировой войны. И там познакомился с семьями кой-кого из строителей. Потому и настоял, чтобы мы приняли беженцев из Вуковара.

— Кстати, насчет Эстгора. Вы помните некоего Мадса Гильструпа, внука тех людей, у которых куплен Эстгор?

— Да. Он был там несколько дней в то лето, когда мы там поселились. Я с ним не говорила. Да и никто с ним не говорил, он был какой-то сердитый, замкнутый. Но, по-моему, Tea и ему понравилась.

— Почему вы так решили? В смысле, он же ни с кем не разговаривал.

— Я видела, как он на нее смотрел. А когда мы с Tea сидели вместе, он вдруг появлялся рядом. Ни слова не говоря. Довольно-таки чудной. Даже неприятный.

— Вот как?

— Именно. Ночевал он те несколько дней где-то у соседей, но однажды ночью я проснулась, мы, девочки, спали в одной комнате. Смотрю, а к стеклу прижато чье-то лицо. Потом оно пропало. Я почти уверена, что это был он. Когда я рассказала остальным девчонкам, они сказали, я видела привидение. Не сомневались, что у меня непорядок со зрением.

— Почему?

— А вы разве не заметили?

— Что не заметил?

— Сядьте вот сюда. — Мартина хлопнула по дивану рядом с собой. — Я покажу.

Харри обошел вокруг стола.

— Видите, какие у меня зрачки?

Харри наклонился, ощутил на лице ее дыхание. И тут увидел. Зрачки на фоне карей радужки как бы сплывали вниз, образуя по форме что-то вроде замочной скважины.

— Это врожденное, — сказала она. — Называется iris coloboma. Но зрение при этом ничуть не страдает.

— Интересно.