Никогда не разговаривай с чужими

Время новостей заканчивалось. И после материалов о Северной Ирландии и Южной Африке, об Общем рынке и о королеве-матери диктор, казалось, совсем бесстрастно упомянул, что арестованного на прошлой неделе за бристольское убийство Родни Мейтленда сегодня обвинили также в убийстве Марион Энн Бертон в Кардифе в 1970 году и Черри Уинифред Гриви в 1971-м.

Джон снова попытался дозвониться Марку. Слушая в трубке длинные гудки, Джон подумал, что, может быть, Марк уехал куда-нибудь на отдых. Но как такое возможно? Поразительно, нереально продолжать жить по-прежнему, ездить отдыхать, наслаждаться радостями жизни и не чувствовать за собой никакой вины. Неужели сейчас Марк не сознается полиции? Неужели позволит, чтобы человека обвинили еще в одном убийстве, которого он не совершал?

Джон позвонил Марку еще раз в десять и, когда к телефону снова никто не подошел, набрал номер Гэвина. Вряд ли скворец научился отвечать на телефонные звонки, но прежде, чем раздался голос парня, Джон отчетливо услышал: «Ха, ха, ха! Проклятье! Я — корзинка! Я — пустое гнездо!»

— Я завтра утром задержусь. Буду часов в одиннадцать.

Казалось, Гэвину было все равно, во сколько появится начальник

— Хорошо, нет проблем, — бросил он и уже совсем иным тоном спросил: — Послушайте, вам хорошо его слышно?

«Геракл правит хорошо!» — надрывался скворец.

Полицейский участок, куда направлялся Джон, был единственным в Февертоне. Фордвич говорил, что его почти всегда можно там застать. Джон прошел весь путь пешком. Он понимал, что надо идти в полицию, но инстинктивно тянул время. Его маршрут проходил мимо развалин старой городской стены, вдоль которой власти распорядились разбить газоны и посадить каллы и амаранты, которые этим летом были фаворитами. Кровавые любовники — так называли их в городе. Столики, выставленные из винного бара в тень городской стены, были заняты все. Джон понимал, что больше никогда не сможет пройти мимо этого места, не вспомнив о Дженифер и о том, как она здесь рыдала.

В полицейском участке его попросили подождать, так как инспектора Фордвича на месте не оказалось. Ожидание было таким же невыносимым, как ожидание у дверей кабинета врача. Время шло, а Фордвич все не появлялся. Окна участка с улицы казались непрозрачными, создавалось впечатление, что они выкрашены белой краской, но изнутри было видно все, что происходило за ними. Интересно наблюдать за людьми, которые проходили мимо и, не подозревая, что на них могут смотреть, разглядывали, как в зеркале, свое отражение. Наконец ему сообщили, что детектив Фордвич вернулся и сейчас пригласит его к себе. Кто-нибудь его проводит. «Кем-нибудь» оказалась детектив-констебль Обри. Она ввела его в небольшой безликий кабинет, по стенам которого были развешаны карты, диаграммы, какие-то схемы. Фордвич поднялся из-за стола, вышел ему навстречу и довольно неожиданно протянул руку.

— Я не хотел говорить об этом с вами, — начал Джон. — Но, похоже, у меня нет выбора. А оставить все как есть я тоже не могу.

— Это как-нибудь связано со смертью вашей сестры, мистер Гриви?

Сейчас, когда Джон действительно находился в полиции, смотрел в лицо детектива-инспектора Фордвича, ему показалось, что он собирается совершить непростительное предательство. Но он уже не представлял, что можно поступить по-другому. И поскольку он здесь, дело надо довести до конца. Впрочем, с какой стати он должен хранить верность Марку Симмсу? Он и так слишком долго собирался рассказать правду. Ему надо бы прийти несколько недель назад, как только узнал. Теперь уже трудно вспомнить, почему он сразу не сделал это. Но когда он сидел здесь в тишине, глядя на Фордвича, какая-то дикая идея мелькнула в голове. Сознание, что обыкновенный, как он сам, человек смог совершить зло и избежать наказания, приводило его в смущение. Это заставляло думать, что беззаконие допустимо, если причина, по которой оно совершено, достаточно веская. Значит, можно оправдаться, если натравить людей на Питера Морана…

Джон начал говорить. Абсолютно открыто, без обиняков и ничего не скрывая, он рассказал Фордвичу о признании Марка Симмса. Он рассказывал, как после недель молчания Марк наконец сломался и, стоя перед ним на коленях, признался в убийстве Черри. Фордвич слушал. Он не перебивал Джона, не искал его взгляда. Облокотившись на стол, он кончиками пальцев постукивал по правому углу и внимательно смотрел в окно, как будто вид из него — башня «Сит-Вест» с подмигивающими наверху цифрами девять сорок два, девять сорок три, девять сорок четыре, восемнадцать градусов, восемнадцать градусов — был для него притягательней всего.