Меч мертвых

А еще есть у мудрой Гуннхильд младшие женщины в доме, а также служанки и много рабынь, и от них-то, как водится, люди и узнают все самое любопытное. Известно же — рабынь хлебом не корми, дай только почесать языками. Вот так и получилось, что добрую весть о скором возвращении Хрольва и его кораблей омрачил зловещий слушок.

— Сама-то я, конечно, не видела, — делала большие глаза молоденькая рабыня по прозвищу Белоручка. — Мне ли тереться подле хозяйки, когда она разговаривает с богами!.. Но из капища наша Гуннхильд вернулась задумчива, и это кто хотите вам подтвердит. И я слышала от Друмбы, которая всегда сопровождает хозяйку, будто вода в драгоценной чаше на миг покраснела, как кровь!..

Кудрявую Белоручку считали некрасивой из-за смугловатой кожи и слишком темных волос. Эта внешность передалась ей от бабушки, которую отец Хрольва привез когда-то из страны Валланд, из боевого похода. Мать Белоручки еще могла объясняться на родном языке, а сама она — едва-едва. Зато все три были отличными вышивальщицами. И конечно, болтушками. Все вальхи любят поговорить, а вальхинки — и подавно.

— Кровь… — задумчиво пробормотал высокий старик в нахлобученной войлочной шляпе. Ветер нес и расчесывал его длинную бороду. — Сколько раз окрашивала она морскую волну, когда Хрольв следовал за Рагнаром в битву!

— А теперь Кожаные Штаны принимает послов гарда-конунга и хочет договариваться о торговле и мире, — заметил на это воин из корабельной ватаги, подошедший послушать сплетни рабынь. Он говорил по-датски не особенно чисто. Светлые волосы были заплетены так, как носят у саксов, а поперек живота висел огромный боевой нож, давший название его племени. Он сплюнул на песок, усеянный засохшими водорослями:

— Кто бы мог ждать подобного, когда Хререк оставлял свой город и уходил жить на восток!

— Вещая Гуннхильд всегда молится об урожае и мире, — вставила пожилая служанка.

Длиннобородый плотнее запахнул полы темно-синего плаща, укрываясь от ветра.

— Всякий молится об урожае и мире для своего края, а за славой отправляется на соседа с красным щитом. О чем будут рассказывать у очагов, если Один перестанет бросать между героями руны раздора, руны вражды?

— Лучше объясни, женщина, как это ваша Гуннхильд постигает смысл рун! — потребовал сакс. — Я видел ее, она же слепая!

— Вещая Гуннхильд зрит сердцем! — важно ответила служанка.

А смешливая Белоручка весело фыркнула:

— Хозяйка проведет пальцем по ткани и скажет тебе, какого она цвета, и ты ее не обманешь. Раз уж вода предстала ей кровью, значит, так оно на самом деле и было.

Сакс промолчал, но очертания далеких туч, изорванных ветром, внезапно напомнили ему женщин, шествовавших на другой край небес. Они величаво летели по ветру — с распущенными волосами, в развевающихся одеждах. Прекрасным и зловещим показался воину этот неторопливый полет… Он обернулся, желая указать на облака старику, но того нигде не было видно.

Гуннхильд дочь Рагнара, благородная супруга Хрольва Пять Ножей, появилась на берегу в полдень. Она ехала на смирной лошадке рыжевато-песочной масти, с коротко подстриженной гривой и пушистым хвостом. Она очень прямо сидела в седле, удобно оперев ноги на дощечку и по обыкновению прикрыв веками слепые глаза. Связка ключей — гордость домовитой хозяйки — позвякивала у пояса, свисая с нагрудной бронзовой пряжки. Густые седеющие волосы Гуннхильд были собраны в узел и повязаны нарядным платком, как пристало замужней. Люди приветствовали и пророчицу, и верную Друмбу, что вела лошадку под уздцы. Друмба одевалась по-мужски и повадками своими отчасти напоминала мужчину; однако тому, кто пожелал бы смеяться над нею и, паче того, говорить хулительные стихи, следовало сперва посмотреть на потертую рукоять меча, висевшего у нее на бедре. Воительница отбрасывала за спину длинные пряди, стесненные лишь повязкой на лбу. Гибкую и крепкую девушку называли Друмбой — Обрубком — примерно за то же, за что искусной вышивальщице дали прозвище Белоручка. Она неотлучно состояла при Гуннхильд с того самого дня, когда супруга Хрольва гуляла в прилив одна на морском берегу, слушая голоса птиц, и едва не утонула. Друмба случилась неподалеку и, как говорили, вынесла ее на руках. Это было шесть зим назад.

Лошадка Гуннхильд спустилась по улице, вымощенной горбылем, и остановилась на причале, там, где небольшие острые волны лизали позеленевшее подножие свай. Друмба без большого усилия сняла хозяйку с седла, заботливо поправила у нее на плечах сбившийся плащ. Гуннхильд подошла к самому краю настила, немного помедлила и протянула руки вперед, раскрывая их, как для объятия.