Меч мертвых

— Конечно, боги за нами присматривают, иначе как бы мы соблюдали Их Правду! Ты лучше скажи, почему тебе датчанина жалко? Сама говоришь, чист он…

Куделька отвела глаза.

— Потому, что боярин не подсылал… А неправого суда нынче не будет…

— Откуда знаешь?.. — забеспокоился Искра. Он вроде был уже не настолько слаб, чтобы заглядывать, как положено умирающему, за пределы зримого мира. Но тут уж ему поневоле причудилась над головой Торгейра бело-алая скорбная фата Государыни Смерти!.. И тоже стало жалко красавца датчанина, несколько раз приходившего вместе с Харальдом к нему в горницу. Ибо что-то подсказывало — Куделька не ошибалась. Захотелось вмешаться, спасти обреченного смерти доброго человека. Но как встрянешь в княжеский суд?.. Тем паче когда сами боги присматривают?.. Да и с чем бы встревать?..

— А ты что же князю в ноги не пала?.. — зашипел он на Кудельку. — Князь бы, может, их помирил…

— А я не падала?.. — обиженным шепотом отозвалась хромоножка. — Да что я — сама наставница… Послушал нас Вадим Военежич да и приговорил мудрое слово: ступайте, лекарки отколе пришли. Без вас Матерь Ладу призовем чтобы правого с виновным рассудила… А к Торгейру самому? Чтобы зря не клепал?..

— Датский боярин нас тоже послушал, — невесело усмехнулась Куделька. — И ответил: я, мол, заклял себя, что сюда доберусь и голову Замятни брошу собакам. И теперь уж от клятвы не отступлю…

Между тем Торгейр завершил свою речь, и с добротно вымощенного пятачка перед княжеским престолом раздался резкий и хрипловатый голос Замятни:

— Красно ты говорил, датчанин, но правды в твоем навете — ни на драную беличью шкурку. Никакого одноглазого убийцу я к твоему Хрольву не подсылал!

А один из доверенных воинов, стоявших за спиной у своего вожака, с усмешкой добавил:

— Тайных убийц пускай подсылает немужественный, кто только на других поклепы горазд возводить. А наш боярин любого обидчика сам убивает!

— Одноглазого?.. — запоздало прислушался Искра.

— Ну да, одноглазого, — покосилась Куделька. — Ты где был-то, пока они говорили?

Молодой Твердятич ощутил пробежавший по телу мороз: ему сразу вспомнился тот человек с повязкой в половину лица, которого они с Харальдом встретили у лесного зимовья. Искра даже посмотрел на сына Лодброка, сидевшего на малом стольце. Лицо Харальда было непроницаемое. Искра невольно подумал, что вроде бы успел узнать его достаточно близко и хорошо. Уж заметил бы, явись Харальду на ум та же дикая мысль, что и ему… Искра опять перестал слушать речи тяжущихся и долго смотрел на друга, ожидая, не захочет ли тот тайно встретиться с ним взглядами. Не дождался и, тряхнув головой, почти стыдливо решил: да что, в самом деле, такое!.. Каким образом взяться здесь, в новогородском лесу, тому самому человеку, который на другом конце света убил какого-то датского вельможу? Что ему тут делать-то? Если б еще вправду Замятня его подослал… Так говорит же Куделька — не подсылал… Да и мало ли одноглазых на свете?.. Наверное, он в самом деле еще слишком болен и слаб. Вот ему и мерещится. Чудится в каждом слове особый смысл, которого там вовсе и нет…

— Я плохо разумею ваш язык, гардский ярл, — сказал Торгейр Волчий Коготь. — Не хочется мне ошибиться, и поэтому я спрашиваю тебя: так ли перевели мне слова твоего хирдманна? Верно ли, что он называл меня немужественным мужчиной, а мои слова — ложью?

Замятне словно надоело щуриться на него исподлобья. Он поднял голову и впервые посмотрел на датчанина прямо — глаза в глаза:

— А что еще про тебя сказать, когда именно таков ты и есть!

Торгейр опустил руку на меч.

— Ты, Вади гарда-конунг! — проговорил он торжественно. — И ты, Харальд Рагнарссон! Этот человек обратил против меня непроизносимые речи. Он сказал, что я не могу занимать место среди мужчин, ибо я, как он думает, не мужчина в сердце моем. Я же отвечаю, что мое мужество ничем его мужеству не уступит!..

Князь Вадим посмотрел на Харальда, и Харальд медленно ответил:

— Если один свободный человек произнес о другом непроизносимые речи, наш закон велит им встретиться на перекрестке трех дорог и биться оружием. Мы называем это хольмгангом…

Вадим согласно кивнул и обратился к Замятне:

— Датчанин поля требует, Тужирич. Выйдешь против него?

— Выйду, княже, — спокойно и коротко ответил Замятня. Он никогда не был речист.

В этот день народу и князю предстояло еще одно дело, более веселое. В стольную Госпожу Ладогу отправили гонцов — загодя предупредить о посольстве. О том самом, которое еще до перелома зимы задумал боярин Твердята Пенек, а потом высказал свою нелегкую думу побратимам и князю на святом пиру в ночь празднования Корочуна. Тогда же, как все помнили, светлый князь велел Твердиславу Радонежичу самому готовиться возглавить посольство. Пенек и готовился. Большим богатством Новый Город покамест похвалиться не мог — всего и жиру, с чем из Ладоги во гневе ушли. Летом, глядишь, купцы припожалуют, слетятся на новый торг, как воробьи на зерно. Но до лета еще дожить надобно, а посольству временить недосуг. И все предвесенние месяцы мудрый Твердята ходил по нарочитым дворам, собирал где что мог на подношения и дары, ибо какое же замирение без гостинцев?.. И ведь мало-помалу набрал такого узорочья, что даже по самому строгому счету не стыд было с ним к государю Рюрику ехать. Знал Твердислав: все стонут, все жалуются на бедность, и в казне княжьей впрямь донце просвечивает… а у каждого, если как следует поскрести, кое-что да припрятано. У одного — полон горшок тонких, как листки, серебряных монет из далеких стран, лежащих, если только люди не врут, аж за Хазарией. У другого — затканный золотой нитью плащ, бережно довезенный из самого что ни есть Царьграда. У третьего — золотые и зеленые бусы, как раз на белые шеи женам Рюриковых вельмож…