Поцелуй дочери канонира

— Мама на меня сердится. Думаю, ты тоже рассердишься. Я отказалась от той роли.

Какое облегчение, чудесное избавление! И вот в этом все дело?

— «Фрекен Жюли»? Полагаю, ты знаешь, что делаешь…

— Бог весть, папа, знаю я или не знаю… Дело в том, что я еду с Гасом в Неваду. Я отказалась от роли, чтобы поехать с ним в Америку.

XIV

Светящаяся на табло Кингсмаркэмского вокзала надпись сообщала, что в кассах действует экспериментальная схема обслуживания. Иными словами, вместо того чтобы удобно расположиться по два-три человека у каждого окошка, пассажиры теперь стояли в затылок между двумя натянутыми веревками, ничуть не лучше чем в Юстоне, где на перроне, от которого отходит манчестерский поезд, установили знак «Место для очереди». Ни информации о поезде, ни «Счастливого пути!», ни времени отправления — зато уверенное обещание очереди. Хуже, чем в войну. Вексфорд еще помнил войну — пусть смутно. Очереди были тогда в порядке вещей, но никто не заверял их официальной печатью.

Пожалуй, стоило поехать с Дональдсоном. Вексфорд не сделал этого, потому что движение по забитому машинами шоссе было бы сплошной нервотрепкой. А поезда в наше время едут быстро, в пробки не попадают, перед поездом не разроют дорогу, как то делают каждый уикенд на шоссе. Если не случится ураган или снежная буря, поезд прибудет по назначению.

В Кингсмаркэме инспектор купил газету и читал ее по дороге до Лондона. На вокзале Виктория он мог бы купить новую, чтобы отвлечь себя от мыслей о Шейле и обо всем, что случилось вечером. Но, с другой стороны, — если «Таймс» не помогла, поможет ли «Индепендент»?

Очередь не без изящества вилась по просторному залу. Пассажиры безропотно вставали в хвост. Очередь почти уже образовала замкнутый круг, и казалось, люди вот-вот возьмутся за руки и затянут «Доброе старое время». Но вот открыли проход, и путешественники не то чтобы ринулись, но заторопились, в нетерпении подталкивая друг друга, на перрон. Поезд был современный, новенький и блестящий. Вексфорд купил себе билет с местом. Он сел, развернул газету, и тут опять набежали мысли о Шейле, и в ушах зазвучал ее голос. Нежный звук этого голоса отозвался в душе Вексфорда болью.

— Ты возненавидел его еще до того, как увидеть!

Оказывается, она умеет браниться! Как шекспировская Катарина — странно, что эта роль ей так и не удалась.

— Не будь смешной, Шейла. Я никогда не настраиваюсь против человека прежде, чем встречусь с ним.

— Ну что ж, все когда-нибудь бывает впервые. Да я знаю, в чем дело. Ты ревнуешь! В этот раз у тебя для этого серьезная причина. Ты знал, что из прежних ни один для меня ничего не значил, даже Эндрю. Впервые в жизни я полюбила, и вот тут ты пришел в ярость. Ты почуял опасность, ты заранее ненавидел того, кого я полюблю. А почему? Да потому, что боялся, что я буду любить его больше, чем тебя!

Они и раньше часто ссорились. Оба легко заводились, выходили из себя, бурно выясняли отношения и через несколько минут уже не помнили, с чего начался спор. Но в этот раз все было иначе.

— Мы говорим не о любви, — сказал Вексфорд. — Мы говорим о здравом смысле и разумном поведении. Ты загубила лучшую роль из всех, что тебе до сих пор предлагали, ради того, чтобы тащиться к черту на рога с этим…

— Не смей! Не оскорбляй его!

— При всем желании не мог бы его оскорбить. Чем оскорбишь такого подонка? Этого пьяного матерящегося клоуна? Да самое грязное ругательство, какое я могу придумать, ему только польстит!

— О господи! Что бы я там ни унаследовала от тебя, я счастлива, что не твой язык! Послушай, отец…

Вексфорд разразился смехом.

— «Отец»? С каких это пор ты зовешь меня «отец»?

— Прекрасно, я никак не буду тебя звать! Послушай меня, ладно? Я люблю его всем сердцем! И никогда не покину его!

— Ты не на сцене в «Оливье», — сказал Вексфорд как можно более гадким тоном и, услышав, как Шейла задохнулась от гнева, продолжил: — И если ты не переценишь своего поведения, я сомневаюсь, что ты когда-нибудь очутишься там снова…

— Интересно, — сказала Шейла сухо (как много все-таки она взяла от него!), — ты вообще задумывался о том, как это необычно, когда взрослая дочь так близка с родителями, как были мы с вами, когда я вам звонила по два раза на неделе, постоянно заезжала… Ты никогда не задавался вопросом, почему так?

— Никогда. Я знал, почему это так. Потому что мы всегда любили тебя, были к тебе добры, ласкали тебя и избаловали до крайности, позволили тебе вытирать об нас ноги, и вот теперь, когда я собрался с духом, чтобы сказать тебе горькую правду — о тебе и этом мерзком маленьком недо…