Истовик-Камень

• Мы своих хороним близких…
• Годы, дни и месяца
• Расставляют обелиски
• На пустеющих сердцах.

• Помяну… Рукою голой
• Со свечи сниму нагар:
• Кто-то был обидно молод…
• Кто-то был завидно стар…

• А другой живёт и ныне.
• Только тропки разошлись…
• Только друга нет в помине…
• Это тоже обелиск.

4. «Ты ещё назовёшь меня господином!»

Снег не успел пока вмёрзнуть в скалы и закутать их толстым ковром до новой весны. Первое, ещё непрочное покрывало было дырявым и тонким и чётко обрисовывало укрытые ямы и камни. Тем не менее склон Южного Зуба из тускло-бурого, ненадёжно зеленеющего книзу, стал искристо-белым, точно спина горного кота поздно осенью после линьки. Лишь отвалы выделялись на фоне сверкающий белизны. Ночной снегопад тоже присыпал их – все сплошь, кроме той породы, что была вывалена уже сегодня. Двое юных рабов выкатили полную тележку на самый край деревянных мостков. Мостки были весьма почтенного возраста, но отменно прочные – не обрушатся! – и хорошо огороженные. Они нависали над глубоким ущельем. По слухам, ходившим среди каторжан, когда-то это ущелье было необыкновенно красиво: изломанные утёсы, быстрая речка, мирно певшая свою песенку летом, зато весной ворочавшая валуны… Но владетели Самоцветных гор богатели не на созерцании красоты, и в ущелье стали сбрасывать пустую породу. Великолепные скалы теперь стояли в ней по колено, а река не знала покоя, всё время прокладывая себе новое русло. Ещё, если верить слухам, бытовавшим в каменоломне, некий невольник однажды попытался бежать, спрыгнув вниз. Конечно, у него ничего не получилось с побегом. Он сразу переломал ноги и кричал целые сутки, пока падавшая сверху порода его не завалила и не прикончила… Но не дело рабам губить и калечить себя по своему произволу! С тех пор на площадке у края мостков поставили стражника. И просеянный камень не просто вываливали прямо через край, как когда-то. Теперь вниз вела деревянная воронка с решёткой, и особый раб отпирал, а потом запирал её движением рычага. Этого невольника не любили. У него была слишком лёгкая должность. К тому же чуть не до прошлого года сюда ставили грамотного, чтобы заодно вёл счёт тележкам и тачкам, притащенным остальными. Рано или поздно такой раб, «считала», как его называли, принимался жульничать – приписывал своим друзьям чужие ходки, а с остальных начинал требовать за хорошие записи плату… Ну а чем может заплатить каторжник, который сам себе-то не принадлежит?.. Только едой – чтобы избегнуть кнута, предназначенного для нерадивых… Оттого с каждым новым «считалой» повторялось одно и то же. Сперва он отъедался и начинал гордо, почти по-хозяйски, смотреть на менее везучих каторжан… А потом погибал. Падал с лестницы, проваливался в колодец-воздуховод, спотыкался прямо под тяжеленную волокушу… или ещё как-нибудь иначе сворачивал себе шею. Старший назиратель Церагат и распорядитель Шаркут неизменно перетряхивали весь рудник: случайно?.. конечно, не случайно! тогда кто?.. как?.. – но истины докопаться, что интересно, ни разу не удалось.

Теперь всё делалось по-другому. Бессловесный раб отпирал-запирал воронку, а тележки и тачки подсчитывал надсмотрщик, причём каждый день новый. Надсмотрщики в Самоцветных горах гибли редко. Уж если такое происходило, то – от настоящего несчастного случая, засвидетельствованного десятками глаз. Если надсмотрщик, да притом многими ненавидимый, кончал жизнь где-нибудь в отдалённом забое – весь забой распинали. Так гласил закон, установленный даже не Шаркутом, а кое-кем повыше него…

…Тележка, подкаченная юнцами, вмещала полторы «взрослые» тачки. Для двоих мальчишек – как раз. От ворот и почти до самой воронки подростки, жилясь, толкали её вдвоём. На последних шагах один остался у рукояток, второй забежал вперёд – открывать бортик, чтобы скорее высыпалась порода. Надсмотрщик-считала начертил на своей доске ещё одну палочку и, ёжась, плотнее запахнул меховой полушубок. До коренной зимы было ещё далеко, а он уже мёрз: из ущелья всё время поддувал ледяной ветер. Надсмотрщика звали Гвалиором, он сам был горец из Нардара и с детства привык к близости снежных вершин, но этот ветер пробирал до костей даже его. «Ох, Священный Огонь!.. Нет бы будочку какую поставили… Распорядителю, что ли, сказать? А он небось ответит: тебе надо – на свои деньги и ставь…» Лишних денег, понятно, не было. Гвалиор служил здесь третий год, зарабатывая деньги на женитьбу, и откладывал каждый грош.