Становой хребет

Егор стоял безмолвно, стащив шапку с головы, жадно наслаждаясь величием гольцов, снежников, отвесной крутизны отрогами, изломами хребтов и расщелинами в них, гулом ветра в мрачных дебрях, над бездонными пропастями — каменной музыкой, необычайно широкой и раздольной.

Вдруг к его ногам покатились мелкие камешки, и на отвес скалы осторожно вышло стадо снежных баранов. Егор затаился. Животные его не заметили. Все, как один, пялились на столб дыма от костра у реки, тревожно фыркали и прядали ушами.

Егор выцелил одного самца и нажал спуск. Когда рассеялся дым, стадо словно испарилось. Но тут увидел шевельнувшийся рог над уступом и бросился к добыче. Баран умирал, он уже не обращал внимания на человека, только глаз рогача отражал круто выперший в него грозный хребет Дабан.

У Егора защемило сердце, удачная охота не обернулась обычной радостью. Он неотрывно глядел на бегущую в трещины мшелого камня алую кровь. Выпотрошил, взвалил зверя и потащил его к палаткам.

Терпкий овечий запах щекотал ноздри, а тяжёлый рог бил и бил по спине, и душа наполнялась безотчётной грустью.

Сырой парок отрывался от земли и плыл меж крон, вдогонку за отлетевшей душой первой жертвы непокойных людей. Егор вдруг испугался своей затерянности в этих дебрях, вспомнил детей, Тоню и, увидев палатки, хлопотавшего над костром Игнатия, заорал в безумной радости:

— Ого-го-го-о!

Парфёнов, издали заметив на плечах охотника тушу, застыл над котлом. В нём доспевала надоевшая за месяц пшённая каша. Не долго думая, он вывалил её в чистые вёдра и захромал к реке. Толпа рабочих окружила Егора.

Баран был вмиг освежёван, сварен и съеден в один присест. Более вкусного мяса ещё никто не пробовал. Нежное, сдобренное тонким жирком, нагулянным на первотравье южных склонов гор, оно таяло во рту, пахло чем-то душисто-сладким.

Партии разбрелись по разным сторонам от базы, исследуя реки и ключи. Спешно навёрстывали упущенное в начале сезона время. Егору и Парфёнову, как опытным сплавщикам, поручили особое дело.

С одной из партий они должны были подняться в верховья Аллаха и там сделать лодки-утюги и сплавным маршрутом идти вниз, останавливаясь в устьях притоков для их обследования.

Вскоре геологам открылась река, прозрачная и буйная, шириной до двухсот метров, со множеством перекатов, сменяющихся тихими плёсами. Перепад высот до высших водораздельных точек колебался от полутора до двух километров, местами попадались чрезвычайно обрывистые гребни.

Как-то наткнулись на наледь длиной в пятнадцать километров, с мощностью льда свыше четырёх-пяти метров.

— Мод! Мод! Мод! — торопил проводник растянувшийся в аргише вьючный караван. Олени идут устало, рядом с матками семенят ножками тугуты, пугливо шарахаются от людей и жалобно кричат, потеряв матерей.

Те отзываются призывным хорканьем, рвутся назад, путая связки. Поисковики часто берутся за топоры, рубят проходы в густом стланике. По озёрам кормятся утки.

Зыбуны болот скрываются травяными коврами. Они колышутся под ногами, порой с треском прорывается ненадёжный покров и жидкая грязь противно засасывает сапоги.

Парует мокрая одежда от затянувшегося мелкого дождя. Вьётся туча паутов, безжалостно с лёту они пронзают кожу оленей и откладывают в ранку яички. Вскоре черви-личинки, величиной с добрый окурок, начинают прогрызать шкуры животных, доводят их до безумия от боли.

Шкура, снятая с такого оленя, вся изрешечена, словно её прострелили крупной картечью. Людям достаётся от гнуса, вечерами выручают только дымокуры да прохладные ветры с дальних гольцов. На биваках олени залезают в дымокурные шалаши.

Чем выше продвигались геологи в верховья, тем более низкорослыми становились деревья, угнетённые и перекорёженные зимней стужей и буранами, и тем чаще попадались вздыбленные развалы камней, где и человеку трудно пролезть, а оленю с грузом и подавно не пройти.

На каждом притоке останавливались. Били шурфы, промывальщики орудовали лотками и осторожно ссыпали шлихи в бумажные капсюли для лабораторных анализов. Но и без них было ясно, что золота нет. Но Парфёнов не унывал, кудесничал с лотком, но ничего путного так и не обнаруживал.

Всех охватил прямо-таки лихорадочный поисковый азарт, вечерами люди в изнеможении падали на хвойную подстилку в палатках и засыпали, позабыв о еде. Потрачено столько трудов — и всё впустую? Стыдно будет показаться в Незаметном, засмеют.