Становой хребет

Китаец провёл Егора стороной от кружащихся в безумном танце парней, усадил на низенькую скамейку, не решаясь прервать занятия. Наконец, старик в широком белом кимоно яростно гаркнул. Ответный вой многих глоток был неистов и един.

После этого парни, быстро переодевшись под навесом, по одному ушли в маленькую калитку в кирпичной стене. Ван Цзи тоже незаметно исчез, но вскоре объявился и поманил Егора за собой. Они разулись у двери и прошли в большую комнату.

За низким столиком, на котором стояла ажурная тушница, сидел щуплый японец. Он быстро взмахивал кистью, ловко рисуя иероглифы на свитке рисовой бумаги.

Егор огляделся, вслушиваясь в журчливое лопотанье Ван Цзи, и, когда Кацумато поднял глаза, поклонился ему, потом проговорил дрогнувшим голосом:

— Вам велел передать привет Игнатий.

Японец улыбнулся, извинился, что не встретил гостя, и на хорошем русском языке пригласил Егора сесть. Хозяин спросил, где сейчас Парфёнов и как они провели лето в холодных краях. Кацумато говорил с Быковым учтиво, не сгоняя с лица приклеенную улыбку.

Нелегко было с первого взгляда определить, сколько лет человеку. Иссиня-седые волосы выедены над крупным лбом широкими залысинами.

Выпирают скулы в редкой поросли седой бородки, иссохшие губы приоткрывают ещё не истёртые временем большие зубы с блеснувшей золотой коронкой. Непомерные ушные раковины слегка оттопырены, мочки касаются морщинистой шеи. Одет он уже был в чёрное кимоно.

Китаец исчез, оставив собеседников наедине в просторной комнате с низеньким столиком из красноватого дерева. Вместо ножек у него были костистые лапы драконов, так отделанные и выкрашенные, что они казались живыми в чешуйчатой броне.

На полу лежали сплетённые из жёлтой соломы циновки, небольшая гравюра, изображающая японку, висела на дощатой стенке, покрытой лаком, в углу стояла глиняная ваза, причудливо облитая цветной глазурью.

Пахло чем-то удивительно хорошим, вроде церковного ладана — запах его был знаком Егору ещё по станичной церкви. Лёгкая раздвижная дверь была полуоткрыта, и гость увидел в соседней комнате ещё одну чёрную вазу с несколькими живыми цветами.

Откуда они взялись среди зимы и зачем они нужны — он не посмел спросить. Егор сидел в непривычной позе, опираясь на маленькую подушечку-валик, изукрашенную такими же вышитыми страшными драконами, как на скатерти в доме Якимовых…

Старик держал пиалу с чаем двумя руками, пил медленно и с достоинством, будто священнодействовал. Егор уже почуял с начала встречи, что Кацумато знает о нём всё: с самого рождения и до того мига, как он опустился за этот низкий резной столик.

Хозяин сдержанно выспрашивал о семье, здоровье матери, об эвенке Степане и даже Лушке. Егор спокойно отвечал, прихлёбывая чай, и томился любопытством, что будет дальше. Японец загадочным образом примагничивал к себе.

Через пергамент широких окон лился мягкий приглушённый свет, придавая комнате, её хозяину некий оттенок таинственности. Но больше всего поражало изысканное знание русского языка этим иноземцем-идолопоклонником.

Не замечалось даже малейшего намёка на акцент, только едва внятная интонация непривычной вежливости — выдавала в нём азиата.

Тихо появлялся слуга, ставил различные кушанья на тусклых оловянных блюдах перед гостем. Не поднимая глаз на сидящих и не разгибаясь, он задом пятился к двери и исчезал. Егора такое почтение угнетало, не привык он, чтобы ему кланялись.

Лицо японца было всё так же бесстрастно. Хозяин всё подливал гостю сакэ из горячего оловянного кувшина. Рисовая водка мягко разваливала сознание и обволакивала дремотой. Егор оправился от первого смущения, уже сам задавал вопросы, живо интересуясь укладом дома, гравюрой, назначением цветов.

— Я тебя ждал, Егор, — вдруг заговорил изменившимся голосом Кацумато, выпрямив спину и приосанившись, — и очень доволен, что ты сам пришёл сюда. У меня на родине бытует древнее изречение: «Воспитание — сильнее происхождения».

В прошлом году Игнатий мне поведал о тебе, как ты его спас от верной гибели, и я подумал, что ты подходишь к моему учению тядо — искусству жить.

Ты — молод, рождён атлетом, уже успел пролить кровь людей и закалиться в скитаниях по лесам. Отныне ты будешь являться ко мне на заре и уползать без сил в дом Игнатия затемно…

Хоть ты чужестранец и мне запрещено открывать таким, как ты, секреты, я пойду наперекор правилам и воспитаю в тебе дьявольской силы душу — шень, сверхчеловека, железную волю, неведомую стойкость перед любыми испытаниями, удивительную нежность перед красотой и совершенством природы.