Становой хребет

— Не шуми, ваш бродь… дай отвести душу. Не жрали толком уж сколько дён, — поднял банчок над головой и взахлёб стал пить.

Степан сам заколол оленя и испуганно засуетился, выпрастывая тушу из шкуры. Ландура уже вешала котёл над костром. Вскоре все были пьяны, даже Гуреев.

Он пытался унять этот сброд, который ненавидел и презирал, но потом отступился, зная, за многие годы по работе на прииске, какая необузданная стихия — пьянка.

Инженер велел растопить печку в землянке для себя, прикидывая, как бы уволочь туда тунгуску. Пусть страшновата, но всё же, баба. Ах, женщины, женщины… Где вы? Гуреев ощупал кольт, нож, гранаты на своём поясе и поднялся, позвал за собой Степана с Ландурой.

Бандиты пришли сюда из Манчжурии, они озверели и надоели друг другу за долгие месяцы скитаний, за зимовку впроголодь в якутском улусе на реке Амге.

В сильном хмелю стали выяснять отношения, вспоминать старые обиды, и вот уже один валится в моховые кочки с простреленной головой, второй кидается с ножом и падает от пули Гуреева, выскочившего на шум из землянки.

Трое раненых скулят у костра, пытаясь перевязать себя и унять кровь. Оставшиеся семь человек возбуждены и наседают друг на друга, щёлкая затворами. Гуреев разъярённо влетает меж ними, угрожая и уговаривая, трезвея с каждой минутой.

И так не хватает людей для выполнения задания. Он стоял перед ними у костра, говоря об освобождении России от красных, а Игнатий видел из-за кустов на его поясе четыре рубчатые гранаты и примерялся, с чего начать захват банды, чтобы не положить своих людей.

Вдруг рядом хлестнул выстрел, Парфёнов вздрогнул и обернулся, Лушка сжимала в руках малокалиберку и нехорошо скалилась, видно припомнив себя скрученной на полу такими же грабителями.

Гуреев дико вскрикнул и, падая, успел нащупать гранаты на поясе… Он не имел права попадать в руки красным с теми бумагами, которые лежали в кармане его английского френча. И раздался взрыв, осколки посекли все вокруг, даже котел с остатками мяса.

Спаслись только Ландура со Степаном, споенные в землянке наповал. Когда Игнатий с Егором осторожно подошли к углям раскиданного костра, только один бандит напоследок слабо икнул и стих.

— Вот и всё, — обронил тихо Парфёнов, — когда же кончится эта кровь на нашенской земле. Гос-с-споди… Вот и всё… — сокрушённо махнул рукой и пошёл к землянке. — Ай да Лушка! Партизанка, ясно дело!

Утром зарыли в общей могиле побитых, собрали оружие и сложили его на лабаз. Останавливаться тут не хотелось, сразу же завьючили оленей и ушли вверх по реке.

Землянка встретила людей затхлой сыростью. На полу нестаявший сугроб снега, надутый через дверную щель. На нём грязные отпечатки медвежьих лап.

Хозяин проверил свои владения и своротил непонравившийся столик из сухих жердей. Печку не тронул, но отыскал под валежиной упрятанные лотки и погрыз их зубами. Игнатий негодовал.

— Экий дурень, ясно дело, видать, прельстился жировой пропиткой. Он с голодухи и не разобрал. Надо было лотки на дерево прибрать. Ума не хватило, ясно дело… Теперь придётся новые мастерить.

Эвенки ладили чум на сухом бугорке рядом с небольшим ручейком. Они установили каркас из жердей, обтянули его берестой и продымленными шкурами. Дети наломали ворох тонких веточек лиственницы с недозрелой хвоей для подстилки.

В чуме сразу запахло смолистым духом леса. Пустые веточки пружинили под расстеленными выделанными шкурами. Было мягко и тепло. Даже Ванька, швыркая мокрым носом, таскался с непосильной жердиной, не отвлекаясь при общей работе пустыми заботами.

Олени, позвякивая боталами, разбрелись по мари на кормёжку. В лесу желтел ковёр нежного ягеля, их первейший корм. На шеях оленей привязаны аршинные палки, мешающие уходить далеко от табора. Верка пропадала где-то в лесу, отыскивая надёжное логово.

Дня через три явилась похудевшая до неузнаваемости, шальная от радости материнства. Жадно поглотала еду и опять незаметно исчезла, не доверяя людскому глазу своё потомство.

В следующий раз эвенк надел на неё ошейник с маленьким оленьим колокольчиком и, дождавшись, когда она нырнула в кусты, медленно пошёл следом.

Собака, словно чуяла, что её преследуют, долго кружила в густом ельнике и всё же, привела к логову. Когда Егор и Парфёнов пришли от шурфов на обед, под выворотнем у землянки увидели шесть пушистых комочков, попискивающих и теребящих сосцы Верки.