Возмещение ущерба

Дана вертела серьгу, изучая малюсенькую вмятину, которая под лупой оказалась выгравированными буквами: две буквы «W», соединенные общей частью. Знакомая по работе с патентами, она знала, что все торговые марки регистрируются особой службой при правительстве.

— А где ювелиры регистрируют свои марки? Есть такое место? Куда мне пойти, чтобы узнать фамилию художника, продающего изделия с такой маркировкой?

Ким улыбнулся.

— Ко мне пойти. Вам повезло. — Он расхохотался. — Подождите-ка минутку. — И отойдя от прилавка, он скрылся за занавеской из бус.

Оттуда доносилось жужжание сверла, и Дана инстинктивно провела языком по своим пломбам. Ким вернулся с потрепанным гроссбухом. Положив его на конторку, он принялся листать рваные, с загнутыми углами страницы. Почернелый, не раз обожженный палец полз по строчкам. Дойдя до двойного «W», палец переметнулся к номеру страницы, и Ким опять принялся листать гроссбух. Спустя секунду он захлопнул его.

— Уильям Уэллес, — сказал он.

— Это фамилия ювелира? — спросила Дана.

Ким кивнул:

— Вот кто художник.

— Уильям Уэллес. — Она повторила это, словно пробуя фамилию на вкус. Мысль обратиться к Киму дала неожиданно быстрый результат. — Хотелось бы отыскать его. Как это сделать, Ким?

Ким опять кивнул и полез куда-то в середину гроссбуха. Дана стала рыться в сумочке в поисках ручки, но Ким вытащил из карманчика свою и, щелкнув, передал ее Дане, уже не отрываясь от гроссбуха. Она оторвала листок от лежавшего на конторке блокнота.

— Если у него есть телефон, то я могла бы позвонить и заехать к нему прямо сейчас.

Ким покачал головой:

— Позвонить вы, конечно, можете, но насчет того чтобы заехать… Разве что ваша машина имеет крылья.

22

Звук хлопнувшей дверцы автомобиля заставил Маршалла Коула подскочить на стуле. Телевизор чирикал и щебетал что-то, как птичка на рассвете. Он поглядел украдкой в щелочку плотной шторы на окне и зажмурился — потоком яркого солнечного света обожгло глаза. Он заснул, вернее, отключился. Всю ночь он сквозь щель шторы наблюдал за парковкой, глаз не спускал с нее, все выглядывал, не появится ли тот блондин в темных очках. Это он. Коул был уверен. Как пить дать, он, черт его дери! Да и как забыть? Каждую ночь он видел это лицо, оно преследовало его, как наваждение.

Кинг говорил, что этот парень, похоже, из спецназа или что-то в этом роде, но сейчас Коул подумывал, что он, может быть, в секретной службе подвизается или, еще того хуже, наемник. С этими сволочами лучше не связываться — им закон не писан, а тренированы они — что тебе спецназовцы. Никаких законов и правил они не признают. У них свои правила. Вот почему тот тип и смог тогда прокрасться в отель неизвестно каким образом. Насобачился красться небось в джунглях Вьетнама или в Ираке снайпером, выслеживая и давя этих, с полотенцами на головах. А теперь вот выслеживает Коула. Чтобы хлопнуть. Черт. В хорошую передрягу втянул его Ларри Кинг! Кретин. Да что бы там ни произошло, пускай этот Джеймс Хилл был самой распоследней сволочью — все равно: в дрянное дело они вляпались. А теперь Кинг убит и следующий на очереди он, Коул. Они на все способны, эти, в военной форме. Им стрелять не привыкать. Убьют — и как в воду канул. Бумаги подчистят — и вроде как не жил никогда. Да они и мать родную с отцом заставят забыть тебя. У них для этого специальные снадобья есть. В «Секретных материалах» как-то был такой сюжетец. В общем, что хотят, то и вытворяют. Вот, может, и сейчас читают его мысли через какие-нибудь спутники.

Коул отвернулся от окна и почувствовал резкую боль в шее. Он яростно потер ее. На ковре валялись бутылки с длинными горлышками, похожие на захоронение слоновьих костей. Одна бутылка, еще наполовину полная, лежала на боку, возле нее на ковре растеклась лужа. Как это он так отключился! Черт! Он еще раз отодвинул штору. На стеклах машин на площадке отражалось солнце. Новых машин не прибавилось? Сколько их было? Черт, запамятовал. Он часами считал и пересчитывал машины, боясь, что тот тип выкинет новый фокус, но после все же отключился. А теперь все было как в тумане.

Он похлопал себя по животу и, не ощутив на нем ствола, принялся ощупывать вокруг себя сиденье стула, пока не сообразил, что держит оружие в другой руке. Он встал. Что-то он совсем плоховат — расклеился, запаниковал. Он поднял бутылку и в два глотка выдул теплые остатки. Потом рыгнул, к горлу подступила изжога. Надо поесть, чтобы утихомирить желудок. А то жжет, словно раскаленных углей наглотался. Посрать — так из задницы искры посыплются. Он сунул автоматический пистолет за пояс и подошел к кровати. Женщина лежала голая поверх одеяла; рот ее был открыт, она храпела. Левое глазное яблоко ходило ходуном под закрытым веком. Звали ее Андреа Блески, и в этом заключалась, как говорится, известная ирония, потому что блеску-то в ней было как раз меньше всего, углядеть блеск в ней, такой тяжелой и тупой, как чурбан, мог разве что обладатель необузданной фантазии. Минет, однако, она делала классно, хотя Коул в его состоянии сейчас и не мог по достоинству это оценить. Коул шлепнул женщину по заду, чем заставил ее оторвать голову от подушки.