83  

Через сетчатую дверь он прошел за Блер. В доме было темно — главным образом из-за дубовых полов и темных узорчатых обоев. Пахло свежим тестом — не то печеньем, не то пирогом. Из других комнат доносились голоса, но в прихожую к ним никто не вышел. Раздвинув темные двери, Блер вошла в кабинет, зеленый, с закрытыми белыми ставнями на окнах. Две темно-красные кожаные кушетки, стеклянный кофейный столик и травянисто-зеленое кресло с подголовником расположились вокруг дубового стола. За одной из кушеток стоял зеленый бильярдный стол, а возле него большая, в человеческий рост, картонная фигура — Ларри Берд, бывший игрок бостонской баскетбольной команды «Селтикс», живая легенда. Баскетбольного фаната Слоуна, как магнитом, потянуло к этой фигуре, он разглядывал Берда, пока Блер закрывала дверь. Предстоял конфиденциальный разговор.

— Джо обожал «Селтикс», а особенно Ларри Берда, — сказала Блер, чуть приоткрывая ставни, чтобы в щели проник свет. — Он бредил зеленым цветом их формы. И он, и его братья боготворили землю, по которой ступала нога этого человека. Они не пропускали ни одной игры в «саду» и рыдали как дети, когда «сад» сровняли с землей. Не знаю, где Джо это раздобыл, и даже не понимаю, как удалось ему уговорить жену держать здесь эту фигуру, но мой брат умел быть очень убедительным, когда хотел чего-то добиться. — Она отошла от окон. — Как, впрочем, и я.

Слоун повернулся к ней.

— Не ждите от меня рассказов из семейной истории, мистер Слоун. Я человек деловой. — Она подняла глаза на все еще не снятую со стены семейную фотографию. Пятеро мужчин в заляпанных грязью бутсах и формах игроков в регби стояли, положив руки на плечи друг другу. Джо Браник был в середине. — А область спорта и разговоры о нем предоставим братьям Джо.

47

Зона-Роза, Мехико

Телефонный звонок как ударом вывел его из глубокого сна. Джо Браник был настроен серьезно: «Одевайся. Через пять минут выходи из дома».

Чарльз Дженкинс повесил трубку и уже через несколько секунд стряхнул с себя сон и, скинув одеяла, встал. Ему понадобилось одно мгновение, чтобы тело привыкло к вертикальному положению вместо горизонтального, после чего он ступил на холодный кафель ванной, ополоснул теплой водой лицо и помочился. Он натянул джинсы, надел рубашку на пуговицах — одежду он выбрал из валявшейся на полу груды, — и спустя четыре минуты после того как повесил трубку, был уже в дверях и накидывал на ходу синюю ветровку с тисненной золотом надписью «Энтарко» на правой стороне груди. Он ждал в круге света от уличного фонаря. Еще не было трех часов утра, но лоб его уже покрывался потом. День обещал быть жарким и влажным — в Мехико этому удивляться не приходилось. В такие дни смог густел и становился совсем уж нестерпимым. К концу дня, если дышать глубоко, болела грудь.

Дженкинс снимал небольшую квартиру над уличным кафе в Зона-Розе, богатом пригороде, полном живописных лавочек и ресторанов, так нравившихся ему за то, что жизнь в них била ключом и навещали их красивые посетительницы. Но сейчас Зона-Роза спала, чернея неосвещенными витринами, а мостовые, не запруженные непрекращающимся потоком машин и сигналящими такси, были пусты. Он грыз зеленое яблоко, следя за фарами направлявшегося к нему форда; машина подрулила к обочине.

— Говори, как ехать, — бросил Браник, когда Дженкинс уселся рядом с ним.

— А куда едем-то? — с полным ртом осведомился Дженкинс.

Браник съехал с обочины, обогнул багажник такси «фольксваген-жук», сейчас единственного транспортного средства на улице, кроме их машины, и прямо на красный свет повел машину в южном направлении.

— В деревню, — сказал он.

Дженкинс перестал жевать. В сумеречном утреннем свете он только сейчас обратил внимание на напряженно-взволнованное лицо Браника. Тот выглядел расстроенным и хмурым.

— Что случилось, Джо?

— Мне кажется, вечером там что-то произошло. — Браник произнес это тихо, почти шепотом, как молитву. — Что-то плохое. Очень плохое. — Он взглянул через плечо на Дженкинса.

Дженкинс опустил стекло на окне и выбросил на улицу недоеденное яблоко. В последние несколько недель он тоже чувствовал приближение чего-то плохого — так начинают ныть кости в преддверии гриппа. Но тут боль сосредоточивалась не в теле, болело что-то внутри, что-то, составлявшее самую его суть, заботливо выпестованную годами сидения на церковной скамье в баптистской церкви, — в душе зрело беспокойство.

  83  
×
×