Школа ужасов

Корнтел провел пальцем по фигуре обнаженного мальчика, затем палец сместился к стоявшему в непристойной позе мужчине, Корнтел любовно обрисовал мускулистые бедра, напряженный член, затем перебрался к груди и, наконец, к губам.

После этого он перешел к другой фотографии, со смутной улыбкой очерчивая все подробности противоестественного совокупления взрослого мужчины с ребенком.

Линли молча наблюдал за ним, не в силах выговорить ни слова. Быть может, Корнтел пытался за разговорами о романе скрыть ужасную истину от себя самого, но его выдал участившийся пульс, Дрожащий голос, манера облизывать губы кончили языка, когда он рассматривал эти снимки.

Линли испытал острый до тошноты приступ отвращения, а следом– столь же острую и глубокую жалость.

Корнтел поднял голову и увидел, как Линли смотрит на него. Он выронил фотографии, словно обжегшись, и они разлетелись по всему столу.

– Боже! – прошептал он, – О боже!

– Мальчик погиб, Джон, – выдавил наконец из себя Линли. – Маленький мальчик, ненамного старше тех, кто изображен на фотографии. Его связали, пытали, один Бог знает, что с ним еще делали.

Оттолкнувшись обеими руками от стола, Корнтел встал и побрел к окну, выглянул, посмотрел на спортплощадку и, собравшись с силами, обернулся к инспектору.

– Я начал собирать эти снимки после поездки в Лондон, – признался он. – Я наткнулся на такую фотографию в особом отделе магазинчика для взрослых в Сохо. Я был потрясен, я испытывал и отвращение, и восторг. Не мог оторваться. Купил ту фотографию, а затем и другие. Сперва я вынимал их только на каникулах, когда уезжал из школы. Потом я стал позволять себе рассматривать их раз в месяц в своем кабинете. Я опускал занавески. Не так уж это страшно, верно? А потом – раз в неделю, а потом уже почти каждую ночь. Я целый день ждал этого мгновения. Я…– Он снова глянул в сторону окна. – Я выпивал стакан вина. И еще свечи. Я зажигал свечи. Я воображал… Я сказал тебе почти правду, Томми. Я сочинял про них всякие истории. Я дал им имена – мальчикам, а не этим мужчинам. – Он снова стал перебирать фотографии. – Это Стивен, – назвал он парнишку, распростертого на старинной кровати с медными шишечками. – Это… это Колин. Этого я назвал Полем, а тот – Гай. Это Уильям. – Он потянулся за еще одним снимком, но тут отвага изменила ему. – И еще этот. Я назвал его… я назвал его Джон.

На фотографии – единственной из всех – было изображено сразу двое мужчин, они вместе насиловали беспомощного мальчика. Линли уже видел этот снимок, но только теперь он понял, что эта фотография значила для Джона Корнтела, почему он дал жертве свое имя.

– Джон, – заговорил он, – тебе нужна…

– Помощь? – усмехнулся Корнтел. – Помощь нужна тем, кто не понимает, что с ними происходит. Я знаю свою болезнь, Томми. Всегда знал. Потому-то я и выстроил так свою жизнь. Я всегда подчинялся тем, кто хотел мной командовать, – подчинялся отцу, матери, соученикам, начальникам. Никогда не сделал ничего по-своему. Я просто не способен на это. Даже с Эмилией. – Корнтел отбросил снимки прочь.

– Она вспоминает о ночи на субботу совсем не так, как ты, Джон.

– Да, еще бы. Томми, я должен тебе кое-что объяснить. Я понимал, что ты рано или поздно выяснишь, как она была расстроена в пятницу вечером, и заранее сочинил эту историю, чтобы ты не искал других причин. Импотенция показалась мне подходящим объяснением. Да и какая разница? Я почти не соврал тебе. В итоге у нас получилось. Еле-еле, с трудом. Мы справились благодаря ей, Томми. Она очень добра.

– Дело не в доброте, Джон.

– Да, так она думает. Так она устроена. Она – хорошая девушка, Томми. Когда она увидела, как это все трудно для меня… она все сделала сама. Я просто предоставил ей все. Я позволил ей самой решать, самой все делать. А потом в субботу вечером она вернулась и попросила отдать ей фотографии – потребовала даже, – и я отдал их ей. Мне казалось, только так я могу извиниться перед ней за постигшее ее разочарование. За то, что я не тот мужчина, которого она искала. Вообще не мужчина. Линли готов был задать Корнтелу сотню вопросов. Больше всего ему хотелось бы знать, как мог блестящий юноша с такими задатками, с такими перспективами на будущее, превратиться в человека, которого он видел перед собой. Как мог мир извращенной фантазии сделаться для него более привлекательным, нежели реальные отношения с другими людьми. Отчасти он уже знал ответ: воображаемый мир всегда кажется безопаснее, даже если он отвратителен. В нем нет настоящей угрозы, он не способен по-настоящему искорежить ни душу, ни сердце. Но полный ответ таился в душе Корнтела, невнятный, быть может, и ему самому. Линли хотел бы как-то утешить старого школьного друга, облегчить бремя его стыда. Но смог сказать лишь одно: – Эмилия тебя любит.