Мёллер подошел к окну и встал рядом с Харри.
— Думаю, в мае погода наладится, — проговорил он.
— Да, — отозвался Харри.
Часы на Грёнланнской церкви пробили два.
— Попробую подключить Халворсена, — сказал Мёллер.
Эпизод 60
МИД Норвегии, 27 апреля 2000 года
Из своего долгого и обширного опыта общения с женским полом Бернт Браннхёуг усвоил: если он не просто хочет женщину, но готов добиваться ее любой ценой, на то возможны четыре причины — либо она красивее всех остальных, либо сексуально удовлетворяет его лучше всех других, либо с ней Браннхёуг полнее ощущает себя мужчиной, либо (что было существеннее всего) ей нравится другой.
Браннхёуг решил, что последнее как раз относится к Ракель Фёуке.
Как-то в январе он позвонил ей под предлогом, что ему нужен доклад о новом военном атташе при российском посольстве в Осло. Ракель обещала прислать ему докладную, но Браннхёуг возразил, что такие сведения передаются только в устной форме. Так как это было в пятницу вечером, он предложил ей встретиться за кружечкой пива в «Континентале». Так он узнал, что Ракель — мать-одиночка. Она просто отказалась от приглашения, сказав, что ей нужно отвезти сына в детский сад, тогда Браннхёуг лукаво заметил:
— Я полагал, у женщин вашего поколения на это есть мужья!
Хотя прямо она и не ответила, из ее слов Браннхёуг понял, что мужа у нее нет.
Браннхёуг положил трубку, довольный результатом, хотя досадовал на себя за это: «ваше поколение», — он тем самым подчеркнул их разницу в возрасте.
Потом он позвонил Курту Мейрику и осторожно, как только мог, стал выуживать у него информацию о фрекен Фёуке, не слишком, впрочем, беспокоясь, что вряд ли удастся быть настолько осторожным, чтобы Мейрик не заметил подвоха.
Как всегда, Мейрик оказался хорошо осведомлен. Два года Ракель проработала в одном с Браннхёугом министерстве, она была переводчиком при норвежском посольстве в Москве. Там она вышла замуж за русского, молодого профессора, специалиста по генной инженерии, который взял ее штурмом и сразу же воплотил свои теории на практике, сделав ей ребенка. Но у самого профессора обнаружился ген, отвечающий за склонность к алкоголизму и физическим способам аргументации, — поэтому семейное счастье длилось недолго. Решив не повторять ошибки своих многочисленных сестер по несчастью, Ракель Фёуке не стала ни ждать, ни прощать, ни пытаться понять, — и как только муж в первый раз ударил ее, она ушла из квартиры с Олегом на руках. Супруг через влиятельных родственников заявил свои родительские права на Олега, и если бы не дипломатический иммунитет, Ракели едва бы удалось уехать из России вместе с сыном.
Когда Мейрик сказал, что по требованию мужа Ракели возбудили дело, Браннхёуг вспомнил, что у него в ящике стола лежала какая-то повестка в российский суд. Но тогда Ракель была всего лишь переводчиком, и Браннхёуг передал это дело дальше по инстанции, не обратив внимания на ее имя. Как только Мейрик сказал, что переписка о родительских правах между российскими и норвежскими структурами все еще продолжается, Браннхёуг быстро свернул разговор и набрал номер юридического отдела.
Позвонив Ракели в следующий раз, Браннхёуг пригласил ее на ужин, теперь уже безо всякого предлога. Получив вежливый, но твердый отказ и на этот раз, Браннхёуг зачитал адресованное ей письмо, подписанное главой юридического отдела. В письме говорилось, что Министерство иностранных дел спустя столь долгое время, «принимая во внимание человеческие чувства русских родственников Олега», решило дать ход делу о родительских нравах. Это означало, что Ракели и Олегу надо явиться в российский суд, где будет вынесено окончательное решение.
Спустя четыре дня Ракель позвонила Браннхёугу и попросила его встретиться с ней по личному делу. Тот ответил, что в ближайшие дни очень занят, и спросил, не может ли Ракель пару недель подождать. Но она своим вежливым профессиональным тоном, за которым едва угадывалось волнение, настояла на том, что им нужно встретиться так скоро, как только возможно, и Браннхёуг после некоторого раздумья сказал, что единственно возможный вариант — бар в отеле «Континенталь» в пятницу в шесть вечера. Там Браннхёуг заказал им обоим джин с тоником, а Ракель тем временем излагала ему свою проблему, при этом в ее манере сквозило, как показалось Браннхёугу, настоящее, почти звериное материнское отчаяние. Он важно кивал, изо всех сил пытался изобразить глазами сострадание и, улучив момент, по-отечески взял ее руку в свою. Ракель вздрогнула, но он как бы не заметил, и сказал ей, что, к сожалению, не может менять решения начальников отделов, но, разумеется, сделает все от него зависящее, чтобы предотвратить рассмотрение ее дела в российском суде. И подчеркнул, что, принимая во внимание политический вес родственников ее бывшего супруга, полностью разделяет ее опасения, что решение суда может быть вынесено не в ее пользу. Браннхёуг как завороженный смотрел в ее карие, влажные от слез глаза и вдруг подумал, что в жизни не видел ничего красивее. Но когда он предложил продолжить вечер ужином в ресторане, Ракель отказалась. Остаток вечера, скучный и нудный, Браннхёуг провел в гостиничном номере за стаканом виски и кабельным телевидением.