156  

На прошлой неделе мне в письме сообщили, что мое дело рассматриваться не будет, что своими подвигами я целиком загладил свою вину перед родиной. Выходит, расправа с четырьмя безоружными гюдбрансдальскими крестьянами — это подвиг, которым я загладил то, что преступно защищал под Ленинградом свою родину! Я швырнул о стену табуретку, вошла хозяйка, и мне пришлось просить прощения. От этого можно с ума сойти.


По ночам я вижу во сне Хелену. Только ее. Нужно постараться забыть о ней. А принц ни слова не сказал. Мне кажется, это невозможно вынести.

Харри снова посмотрел на часы. Потом продолжил листать страницы, пока не наткнулся на знакомое название.

Эпизод 105

Ресторан «Скрёдер», 23 сентября 1948 года

…свое дело, и перспективы, у него неплохие. Но сегодня случилось то, чего долго боялся.

Я сидел и читал газету, когда вдруг почувствовал, что кто-то стоит рядом с моим столиком и пристально смотрит на меня. Я поднял взгляд, и у меня кровь застыла от ужаса! Судя по виду, он был на мели. Грязная одежда, и осанка не та, что была раньше. Как будто он потерял что-то важное в жизни. Но я сразу узнал нашего командира, одноглазого Эдварда Мускена.

— Гюдбранн Юхансен, — сказал он. — А говорили, ты погиб. В Гамбурге.

Я не знал, что делать или говорить. Я знал только то, что человек, который сейчас сел напротив меня, может добиться, чтобы меня судили за измену родине, и — что было бы еще хуже — за убийство!

У меня во рту пересохло, но я ответил ему, что да, я жив, и, чтобы выиграть время, рассказал, как оказался в венском лазарете с ранениями в голову и ногу. И спросил, что произошло с ним. Мускен ответил, что его отправили домой, и он оказался в лазарете в Синсене (забавно — ведь туда направляли меня). Как и остальных, Мускена судили за измену родине, дали три года тюрьмы и выпустили через два с половиной.

Мы поговорили о том, о сем. Постепенно я успокоился, заказал ему пива и рассказал, что решил заняться стройматериалами. Я откровенно признался, что таким, как мы, лучше начать собственное дело, поскольку большинство предприятий (особенно те, что в войну сотрудничали с немцами) не хочет принимать на работу бывших легионеров.

— И тебя тоже? — удивился Мускен.

Пришлось объяснить ему, что мне не сильно помогло то, что я потом воевал за «правое дело» — все равно я успел поносить немецкую форму.

Все время нашего разговора Мускен едва заметно улыбался и под конец не выдержал и начал рассказывать о том, как долго пытался найти меня, но все следы обрывались в Гамбурге. И он уже почти сдался, когда вдруг увидел в статье о борцах Сопротивления имя Синдре Фёуке. Он заинтересовался, где Фёуке работает, и позвонил туда. Кто-то посоветовал поискать меня в ресторане «Скрёдер».

Мне снова стало не по себе, я решил, что сейчас все и начнется. Но Мускен сказал совсем не то, что я ожидал:

— Я ведь так толком и не поблагодарил тебя за то, что ты спас меня, когда Халлгрим Дале чуть меня не убил. Ты спас мне жизнь, Юхансен.

В ответ я смог только пожать плечами.

Мускен сказал, что я в тот раз повел себя как благородный человек. Мол, у меня были причины желать ему смерти. Если бы тело Синдре Фёуке нашли, Мускен мог бы подтвердить, что убийца — я! Я только кивнул. Тогда он посмотрел на меня и спросил, неужели я его боюсь, И я решил, что ничего страшного не случится, если я расскажу ему все, что со мной на самом деле произошло.

Мускен слушал меня, иногда покачивая головой, иногда поглядывая на меня своим циклоповым глазом, будто проверяя, говорю ли я правду, — но он понимал, что лгать я ему не собираюсь.

Я закончил говорить и заказал еще пива. Мускен рассказал о себе, о том, что, пока он сидел в тюрьме, его жена нашла другого человека, который смог позаботиться о ней и ребенке. Мускен не осуждал ее. Да и для Эдварда-младшего так, пожалуй, было лучше. Кажется, Мускен со всем смирился. Он сказал, что хотел бы заняться перевозками, но никто не берет его водителем.

— Сам купи себе грузовик, — посоветовал я. — Начни свое дело, как я.

— У меня нет таких денег, — ответил он, мельком посмотрев на меня. У меня появилась идея. — А в банке мне кредита не дают. Считают, что бывшие легионеры — все, как один, бандиты.

— У меня есть кое-какие сбережения, — сказал я. — Давай я буду твоим кредитором.

Он отказался, но я сказал, что это дело решенное.

  156  
Предыдущая страница Следующая страница
×
×