Красношейка

Она прошла через вращающуюся дверь четвертой палаты Солнечный свет, переполнявший помещение, окрасил все в белый цвет: стены, потолок, простыни — все сверкало. «Прямо как в раю», — подумала она.

— Guten morgen, Helena.

Она улыбнулась ему. Он сидел на стуле у кровати и читал книгу.

— Ты хорошо выспался, Урия? — весело спросила она.

— Как медведь, — ответил он.

— Медведь?

— Да. В этой… как это по-немецки? Ну, где они спят зимой?

— А, берлога.

— Да, в берлоге.

Они оба рассмеялись. Хелена знала, что все пациенты смотрят на них, что ей нельзя уделять ему больше времени, чем остальным.

— А голова? Сегодня получше, да?

— Да, все лучше и лучше. Я, видишь, скоро стану таким же красивым, каким был раньше.

Она помнила, каким он к ним попал. Тогда казалось, ему просто не выжить с такой дырой во лбу. Она подошла, чтобы налить ему чаю в кружку, но нечаянно опрокинула ее.

— Эй! — рассмеялся он. — Ты что, вчера допоздна танцевала?

Она подняла голову. Он весело подмигнул ей.

— Да, — сказала она и покраснела оттого, что так глупо соврала.

— А что вы тут танцуете, в Вене?

— Я хотела сказать, нет, я вовсе не танцевала. Я просто поздно уснула.

— Вы же тут танцуете вальс. Ну да, венский вальс.

— Да, это верно, — сказала она, глядя на градусник.

— Так. — Он встал и запел. Остальные смотрели со своих коек. Песня была на незнакомом им языке, но он пел таким теплым, красивым голосом. А самые здоровые пациенты одобрительно кричали и смеялись, глядя, как он кружит по комнате маленькими, осторожными шагами, отчего пояс его халата сполз на пол.

— Сейчас же сядь обратно, Урия, или я отправлю тебя прямо на Восточный фронт! — крикнула она строго.

Он послушно подошел и сел. На самом деле его звали не Урией, но он настаивал, чтобы его называли именно этим именем.

— А ты можешь рейнлендер? — спросил он.

— Рейнлендер?

— Это такой танец, который пришел к нам с Рейна. Хочешь, я покажу тебе?

— Ты будешь сидеть, пока не поправишься!

— А потом я поеду с тобой в Вену и научу тебя танцевать рейнлендер.

Он любил сидеть на веранде в солнечные дни, и у него уже был приличный загар, так что на его веселом лице сейчас ярко сверкали белые зубы.

— Я думаю, ты уже достаточно поправился, чтобы отправить тебя обратно на фронт, — парировала она, но все равно на ее щеках проступил румянец. Она встала, чтобы продолжить обход, но он вдруг взял ее за руку.

— Скажи «да», — прошептал он.

Она звонко рассмеялась и, отмахнувшись от него, подошла к соседней кровати. Сердце маленькой птичкой пело у нее в груди.

— Ну? — сказал доктор Брокхард, оторвав взгляд от бумаг, когда она вошла в его кабинет. Как обычно, она не смогла понять, чем было это «ну?»: вопросом, вступлением к более длинному вопросу или просто междометием. Поэтому она ничего не ответила и просто встала у двери.

— Вы меня спрашивали, доктор?

— Почему ты продолжаешь говорить мне «вы», Хелена? — Брокхард вздохнул и улыбнулся. — Господи, мы же знаем друг друга с детства.

— Зачем вы меня вызывали?

— Я решил, что норвежца из четвертой палаты пора выписывать.

— Ясно.

Она никак не отреагировала на это — с чего? Люди находятся здесь до тех пор, пока не выздоровеют. Или не умрут. Это больничные будни.

— Пять дней назад я сообщил об этом в вермахт, и уже получили новое распоряжение.

— Быстро. — Ее голос был ровным и спокойным.

— Да, там крайне нужны новые бойцы. Мы будем сражаться до конца.

— Да, — сказала она. И про себя подумала: «Мы будем сражаться до конца, а ты, двадцатилетний парень, сидишь тут, в ста милях от фронта, и делаешь работу, с которой справился бы семидесятилетний старик. Спасибо герру Брокхарду-старшему».

— Я думал попросить тебя передать ему эту новость, вы, кажется, нашли общий язык.

Она уловила его изучающий взгляд.

— А все-таки что ты в нем нашла, Хелена? Чем он отличается от остальных четырехсот солдат, которые лежат в этом госпитале? — Она хотела возразить, но он опередил ее: — Извини, Хелена, это, конечно, не мое дело. Но просто из природного любопытства. Мне… — он взял ручку, повертел ее перед собой кончиками пальцев, обернулся и выглянул в окно, — просто интересно, чем тебе так понравился этот иностранный авантюрист, который предал собственную страну, чтобы только добиться благосклонности победителя. Понимаешь, о чем я говорю? Кстати, как там дела у твоей матери?