Красношейка

Может быть, в воздухе блестела золотая пыль, отражающая огни темной улицы. Может быть, легче стало оттого, что через разбитые окна внутрь проникала прохлада. А может, все это было в ее сердце — ее кровь, которая и годы спустя начинала играть в жилах, когда она снова и снова вспоминала этот миг. Потому что она помнила: играла музыка, но это было невозможно — музыканты убежали вместе с инструментами. Может, ей просто казалось, что играет музыка? В первый раз она подумала об этом уже много лет спустя, когда у нее вот-вот должна была родиться дочь. Над недавно купленной колыбелькой отец ее дочери повесил маятник с цветными шариками, и когда он как-то вечером провел по ним рукой, она тут же узнала ту музыку. Она поняла, что это было. Тогда, в «Трех гусарах», для них играли хрустальные люстры. Будто легкие колокольчики, они звенели, когда дрожала земля. Урия, чеканя шаг, пошел в кухню и вернулся с зальцбургскими пирожными и тремя бутылками молодого «хойригера». В винном погребе он увидел одного из поваров, который сидел в уголке в обнимку с бутылью. Повар нисколько не препятствовал Урии, когда тот полез за вином. А когда тот показал ему взятую бутылку, напротив, одобрительно кивнул.

Потом Урия положил все свои сорок шиллингов под канделябр, и они вышли в тишину мягкого июньского вечера. На Вейбурггассе стояла мертвая тишина, но воздух был тяжелый, пропитанный дымом и пылью.

— Пойдем погуляем, — предложил Урия.

Ни он, ни она не знали, куда идут. Они повернули направо — на Кернтнерштрассе — и вдруг замерли на темной, пустынной площади Штефансплац.

— Боже мой, — восхищенно сказал Урия. Огромный собор перед ними заполнял собой юную ночь. — Это собор Святого Стефана?

— Да. — Хелена запрокинула голову, стараясь увидеть шпиль Южной башни — огромной черно-зеленой колокольни, вонзающейся в небо, в котором уже появились первые звезды.

Следующим, что запомнила Хелена, было как они стояли в соборе: белые лица людей, которые пытались в нем укрыться, плач детей и звуки органа. Рука об руку они пошли к алтарю — или это только ей снилось? Разве он тогда не прижал ее к себе и не сказал, что она должна быть с ним? А она тогда ответила ему: «Да, да, да» — шепотом, — а потом эти слова взлетели под купол, и эхо, усиливая, повторяло их снова и снова, отражаясь от голубя под сводом и от распятия, чтобы они сбылись. Не важно, было это наяву или нет, но эти слова были куда искреннее тех, что она произнесла после разговора с Андре Брокхардом: «Мы не можем быть вместе».

Их она тоже говорила, но где и когда?

Она рассказала обо всем матери — в тот же день, после полудня. Сказала, что не станет уезжать, но не сказала почему. Мать хотела было ее утешить, но Хелена не могла вынести ее пронзительного, оправдывающегося голоса, и заперлась у себя в спальне. И тут в дверь постучал Урия, и она решила забыть о страхе и больше ни о чем таком не думать. Может, он понял это, как только открыл дверь. Может, переступая порог, они заключили немой уговор прожить всю жизнь в эти несколько часов до отправления поезда.

— Мы не можем быть вместе.

Имя Андре Брокхарда было ядом у нее на языке, и она выплюнула его. Вместе со всем остальным: сказала ему о той доверенности, о том, что мать могут выкинуть на улицу и что отец иначе не сможет вернуться к нормальной жизни, и о Беатрисе, которой больше некуда будет деться. Да, в какой-то момент она все это сказала, но когда? В соборе? Или позже, когда они бежали к Филарморникерштрассе, где тротуары были покрыты осколками кирпича и стекла, а языки пламени из окон старой кондитерской освещали им путь к огромной, но сейчас безлюдной гостинице. Оказавшись внутри, они зажгли спичку, взяли первый попавшийся ключ со стены и побежали вверх по лестницам, покрытым такими толстыми коврами, что их топота совсем не было слышно. Казалось, привидения притаились в коридоре возле 342-го номера. Но вот они уже держат друг друга в объятьях, срывают друг с друга одежду, как будто и она тоже загорелась, и когда она почувствовала его дыхание на своей коже, она оцарапала его в кровь, а потом поцеловала ранки. И постоянно повторяла, так что это стало звучать как заклинание: «Мы не можем быть вместе».

Когда сирена умолкла, давая понять, что на этот раз бомбежка окончена, они лежали, крепко обнявшись, на окровавленных простынях и она плакала.

И все слилось в этом сплетении тел, а потом они заснули и видели сны. Что случилось в реальности, а что — только в ее сне, она не знала. Она проснулась среди ночи от шума дождя и оттого, что каким-то образом почувствовала, что его нет рядом, подошла к окну и посмотрела вниз, где дождь смывал с улиц пепел и грязь. Вот вода уже перехлестнула края тротуаров, вот чей-то открытый зонтик плывет по улице по направлению к Дунаю. Она подошла к кровати и опять легла спать. Когда она проснулась в следующий раз, за окном было светло, улицы высохли, а он лежал рядом, затаив дыхание. Она посмотрела на часы на ночном столике. До отправления поезда оставалось два часа. Она провела рукой по его лбу.