Фантастика

Осмелевший и охваченный исследовательским драйвом, он вышел на людную Новогиреевскую улицу, с жадным любопытством заглядывая встречным в глаза.

Ни единого сбоя! Если удавалось перехватить чей-то взгляд, в нем непременно мелькала зеленая искра, и тут же раздавался внутренний голос.

Многое из подслушанного было непонятно. Оказывается, большинство людей думают коротенькими обрывками фраз, отдельными словами, причем довольно часто словами несуществующими, очевидно, придуманными для семейного, а то и вовсе сугубо личного употребления. У Роба в его внутреннем, не предназначенном для посторонних лексиконе тоже имелись такие словечки. Например «крыс» — это про человека с неприятным, хищным фейсом. Или «ляка» — про фигуристую герлу. К примеру, подслушал бы кто-нибудь, как он вон про ту парочку подумал: «Такая ляка, а с таким крысом», тоже ни фига бы не врубился.

Поразительней всего было то, что люди совершенно не чувствовали, что встречный паренек копается у них в головах. Даже жалко их стало, дурачков доверчивых. Понятия не имеют, как это опасно — подставлять свой взгляд чужому человеку.

Один встречный оказался прибалтом — не то латышом, не то эстонцем. Его внутренний голос Роб тоже услышал, но ни банана не понял, лишь уловил общее ощущение тревоги и выхватил слово «прокуратура». Выходит, люди думают на определенном языке?

Чтобы проверить, специально съездил на улицу Горького, к гостинице «Националь», и долго топтался там, подслушивая иностранных туристов. Расстроился, потому что в англоязычных мыслях почти ничего не разобрал, несмотря на спецшколу.

А потом приключилось одно событие, вроде само по себе малозначительное, но произведшее в жизни Роберта Дарновского прямо-таки революционный переворот.

Возле «Националя» подошел к нему человек в штатском, взял за рукав:

— Ты чего тут маячишь? У иностранцев шмотки клянчить собрался? А ну дуй отсюда. — Потом незнакомец вдруг сбавил тон, фальшиво улыбнулся. — Или я зря на тебя бочку качу? Может, просто знакомого ждешь?

Но, посмотрев ему в глаза, Роб услышал: «Интеллигентик, такие по мелочи не фарцуют. Не шурши, товарищ лейтенант. Тут, может, щука. Не спугнуть. Третьего вызвать, этого в отделение и потрясти». Что такое на внутреннем языке товарища лейтенанта означало слово «щука», Роб не знал, но догадался — наверное, «серьезное дело» или «крупная добыча». Ну, а про «третьего» ясно.

— Дяденька, я хотел значок поменять, — прикинулся Роб идиотом и ткнул пальцем на лацкан куртки, где у него всегда висела эмблемка «Спартак». Болельщиком Дарновский не был, в гробу он видал футбол, а значок носил, чтоб новогиреевская шпана, сплошь спартаковские фанаты, не приставала.

— Я тебе поменяю. — Взгляд лейтенанта потух, мысль же прозвучала следующая: «Ёлки, до обеда еще два часа». — Вали отсюда. Чтоб больше я тебя тут не видел.

Так Роб, во-первых, избежал крупной неприятности, а во-вторых, дотумкал, что Дар, если применять его с толком, способен приносить практическую пользу. Даже странно, что очевидную вещь он сообразил не сразу, а ведь считал себя умным.

И тут в голове десятиклассника началось такое броуновское движение, что он утратил сон и аппетит.

Следующие четыре дня он не выходил из дому, с утра до вечера разгуливая по комнате и натыкаясь на стены. От перспектив захватывало дух. С умением читать чужие мысли и видеть всякого человека насквозь можно было достичь многого, очень многого.

На пятый день Роб объявил мамхену:

— Всё, хорош бездельничать. Я здоров. Завтра пойду в школу.

Закат Солнцева

На встречу со свидетелями его колиногорского конфуза Роб шел, стиснув зубы. Нарочно дождался звонка — не хватило храбрости войти в класс до появления учителя. Вся надежда была на то, что история с катастрофой как-то поумерит пыл насмешников. Для пущей жалости любовник леди Кулаковой забинтовал себе голову, а руку повесил на черную перевязь (это уже для импозантности).

Постоял минуту перед дверью, собираясь с духом. Постучал.

— Ну кто там еще? — раздался суровый голос Бориса Сергеевича. — Входи. А если бы ты на поезд или самолет опоз…!

Но увидев просунувшийся в щель забинтованный лоб, учитель смягчил выражение лица.

— А-а, Дарновский. Выписали? — Видно было, что хочет человек сказать что-нибудь сочувственное, но не умеет. Такой уж Борис Сергеевич был сухарь, недаром его прозвали Тутанхамоном. — Ладно, будем надеяться, до свадьбы заживет, — неуклюже пошутил он, проявив чудеса человечности.