Фантастика

В общем, можно было с чистой совестью двигать восвояси, но Роберт медлил. Очень хотелось, чтоб она повернулась. Еще разок посмотреть на ее лицо, убедиться, что зомбирование, оно же сглаз, больше не действует.

Фигурка-то точно не фонтан. Локти острые, позвонки на шее торчат. Присела на корточки — обнажились ноги, слишком тонкие, и коленки костлявые.

Но тут девушка обернулась, провожая взглядом порхавшую над дорожкой бабочку — и Дарновский вцепился обеими руками в решетку.

Как он мог поверить идиоту профессору? Как мог забыть этот контур скулы, неповторимый разрез глаз, нежный рисунок рта?

А про зомбирование — чушь, бред. Ведь она на него даже не глядела, вообще не видела.

Когда девушка снова повернулась к цветам, Роберт чуть застонал, как от боли — не насмотрелся.

Прижался горящим лбом к железному пруту.

Снова начинало накрапывать.

Анна (а никакая не Анька!) зябко поежилась, ушла в дом. Хотел он ее окликнуть, но не смог.

Это не безумие, сказал себе Дарновский. Безумием было потерять целых четыре месяца!

Он не знал, сколько простоял так, прижавшись к решетке, но, кажется, долго. Не заметил, что утро померкло, что дождь набирает силу.

Только когда за шиворот скатилась холодная струйка, поднял голову, и стекла очков моментально забрызгало.

По-собачьи встряхнувшись, представитель сильного пола спрятал очки в карман и полез по прутьям. Соскользнул. Снова полез. Со второй попытки одолел ограду. Спрыгнул.

Удивительно. Всю свою жизнь просчитывал каждый ход, каждый поступок, взвешивал все за и против, а тут ни на секунду не задумался.

Одно окно на первом этаже источало мягкое сияние. Она там, понял Роберт. Включила свет, потому что в комнате сумрачно.

К входной двери соваться не стал. Вдруг в доме еще кто-то есть?

Приблизился к освещенному окну. Попробовал подтянуться — не хватило сил.

Тогда отошел, разбежался, подпрыгнул. Ухватился за раму, ногой уперся в приступку. Довольно крепко приложился о стену коленом и не заметил боли.

Кое-как подтянулся, уселся на подоконнике.

Надел очки.

Девушка сидела совсем близко, можно было дотянуться рукой. Устроилась в кресле с ногами, закрылась пледом. Оранжево светился торшер. На столике дымилась чашка, донесся аромат жасминового чая.

Что это она так внимательно рассматривает?

Не то альбом, не то иллюстрированный журнал.

Как Роберт штурмовал окно, Анна не слышала — шум дождя заглушил.

Он мог бы долго так на нее смотреть. Смотреть и слушать музыку, звучавшую у него внутри.

Но Анна почувствовала его взгляд, оглянулась.

И было зеленое мерцание, на миг придавшее ее синим глазам оттенок морской воды, и раздался голос — тот самый, что некогда пожелал ему счастливого пути.

«А вот и он. Какой все-таки некрасивый».

Первой фразе (а она-то и была самая интересная) Роберт не придал значения, так неприятно поразила его вторая. Конечно, волосы у него были растрепаны и замшевый пиджак потемнел на плечах от дождя, но «такой некрасивый»? Это еще что за новости?

«Ничего, это поправимо, — продолжил голос и произнес вещь еще более удивительную. — Ты меня слышишь? Ну конечно. Я еще тогда поняла».

Но Роберт и это пропустил мимо ушей — торопился произнести заранее приготовленные слова, объяснить свое внезапное вторжение:

— Здравствуй, Анна, — хрипло сказал он. — Я искал тебя. Чтобы… чтобы сказать: твоя бабушка…

Он запнулся, сообразив, что о смерти Дарьи Михайловны следовало бы сообщить как-то потактичнее. Все-таки старая алкоголичка была для этой девушки единственным близким человеком.

Анна грустно кивнула. «Я знаю. Я почувствовала. Сначала ей сделалось очень больно, но совсем недолго. Потом она уснула. А потом ее не стало… Ты можешь не говорить, я тебя и так услышу».

Тут-то до него наконец дошло. Она знает, что он слышит ее мысли! И тоже умеет слушать. Вот в чем дело! Вот почему ее вид так на него действует! Они — совладельцы Дара, они одной крови!

— Ты… тоже?! — все-таки проговорил он вслух. Спохватился, сжал губы и мысленно продолжил.

«Ты умеешь читать мысли?»

«Я не читаю. Я чувствую. Я знала, что ты рано или поздно придешь за мной. И ты пришел».

После этого оставалось сказать — нет, подумать — только одно:

«Иди ко мне, я увезу тебя отсюда. Я… без тебя теперь не смогу».