Княжий остров

Свет тек с неба белой рекой, из тонких его нитей ткалось сияющее полотно, и Егорка пришедшим озарением видел в нем чистоту покровов Богородицы, укрывающих исстрадавшуюся русскую землю и народ ее. Свежее небесное дыхание прорывалось в кабину машины из чуть приоткрытого окна, редкие снежинки влетали и серебрили шинель Егория, таяли на его устах и щеке. Он жадно ловил ноздрями эту первозданную свежесть, пристально смотрел вперед и новыми видениями был освящен… Увидел заснеженные поля и бесчисленные бугорки поверженных и укрытых смертным саваном врагов… Они ушли под снег, словно растворяясь в нем и проваливаясь в преисподнюю за грех содеянного злодейства супротив этих полей и перелесков, сгоравших деревень и городов, за невинно убиенных людей. Он увидел горы покореженного и сгоревшего металла, останки танков и машин, орудий и разбитых самолетов со свастикой, ему хотелось плакать от счастья при виде свежих дивизий и армий сибиряков в белых полушубках, стремительно идущих на лыжах в атаку. Пронзительно ощутил величие Определения старца из монастыря и его духовного брата Илия от Гор Ливанских о начале победы… Самое трудное позади, Сталин принял условия Определения, Скарабеев шел к нему с молитвою, даже при разговоре он продолжал непрестанно читать ее в уме, зная в детстве от матери, что в этом случае даже лютый враг бессилен…

Снег мягко ударялся о лобовое стекло, почти неслышно шуршал, и в этом нежном шорохе была особая музыка, опять же молитвенное звучание, живое прикосновение неба и вечности.

Страдающая красота русского духа наполнила его… Белая музыка снега опускалась с неба и колыхала сознание; колыхались от музыки сей деревья по обочинам, осыпая струи снега с ветвей и еловых лап, белый ветер мел поземкой, укрывая грязь и сор, вычищая белый путь к монастырю. Все прожитое в этом буране кружилось и являлось Скарабееву, он как Емеля ехал на печи и все исполнялось по-щучьему велению, по его хотению… но через неистовые труды и волю, лавируя по лезвию бритвы под неусыпным наблюдением охранки Берия… и одно неверное движение может стать последним…

В одной из ложбин среди чистого поля снегу намело уже столько, что машина мягко врезалась в сугроб и забуксовала. Шофер торопливо вскочил, стал лопатой разгребать занос, разбрасывать его сапогами, глухо ругаясь на непогоду. Весь разгоряченный засунул голову в открытую дверцу и попросил:

— Товарищ генерал, пересядьте за руль, я подтолкну.

— Да нет уж, садись сам, а я разомнусь, — он вышел в белую коловерть и задохнулся от снежного ветра.

Не было ни страха, ни раскаяния, что поехал в такую страсть, удивительное спокойствие, умиротворенность и крепость наполняли все его существо. С раскачкой, упираясь в задок машины, чуя в себе небывалый прилив сил, толкал он завязшую технику с такой энергией и уверенностью, что будь впереди хоть каменный завал, все равно пробьет брешь и они вырвутся из этой ловушки на торный путь. Визжала буксующая резина, ноздри забивал горклый дух перегоревшего бензина, но Скарабеев до хруста в костях толкал холодное железо и оно поддавалось, изгибалось под этой мощью и проламывало снежный плен…

Когда он заскочил в машину, решительный и возбужденный тяжелой работой, шофер подал ему бутерброд и термос с горячим чаем.

— Перекусите, еще долго ехать.

— Спасибо… я сыт! — Он хлопнул радостно по плечу водителя, — я сыт, как никогда… всего один сухарик…

- Ну и силища у вас в руках, — удивленно потер ушибленное плечо шофер.

— Всего один сухарик, — раздумчиво промолвил Скарабеев… А какая сила в нем… святая…

Снеговые тучи унесло дальше по России к югу, и в тусклом рассвете проявились купола монастыря. Главный купол казался серебряно-алым от набитого снега и зари… Ворота со скрипом морозным растворились, засуетилась охрана, по нервам проводов молниями заметалась энергия приехавшего, и через минуту из корпуса выскочил заспанный, Окаемов. Скарабеев поздоровался и молча пошел к келье старца в углу монастырского двора. Илья Иванович шел следом, неожиданно гость остановился и проговорил:

— Я пойду один… а ты попроси извинения и разбудите Васеньку… сильно по нем соскучился, гостинцев привез, через полчаса я уеду назад, ждут дела в Москве.

— Хорошо, — недоуменно ответил Илья Иванович, — какие еще будут указания?

— Отбери самых надежных людей для крестного хода в Ленинград… Для охраны Илия.