Княжий остров

Он тоже растерялся, но потом шагнул навстречу и отер жесткой ладонью со щеки ее золотую цветочную пыльцу и громко засмеялся, уловив недоумение и испуг в ее глазах от смеха этого, проговорил тихо и тепло:

- Ты как дитё малое… такое детское выражение на лице и удивление от цветов… и вот щеку вымазала ими…

- А ты знаешь, — оживилась и облегченно вздохнула она, — когда мы с бабушкой собирали травы и цветы для лекарств, я совсем теряла голову. Носилась как угорелая по полям, рвала все подряд поначалу и тащила к бабушке, а та меня ругала, что напрасно извожу красу… Сама же она, когда обрывала листик или срывала цвет зверобоя, обязательно это делала левой рукой, а правой держала крестное знамение над своей головой.

— Зачем?

- Просила у Бога прощение за то, что вынуждена причинять боль растению и забирать для лекарства… шептала молитву… Она знала, что больно всему живому на земле и делать это самой — грех великий. Только для пользы людей страждущих она позволяла себе это, да и то с молитвой… Говорила она, что слышит стон травы, когда ее губишь… А уж мыслящую тварь она почитала наравне с собою, никогда мяса не ела и птицы, жалко ей было.

— Удивительный она человек была.

- Почему же «была», она есть… и будет», столько добра людям сделала, что память о ней век сохранится…

Подошли Окаемов с Николаем, и Егор одумался, решил все же продолжить дневку в этом лесочке и не высовываться на чистое. Да и в большом лесу их неведомо что ждет, фронт совсем близко. Они забрались в самую гущу лесного островка и расположились на отдых. После сытного обеда клонило в сон. Егор всем велел спать, а сам вышел к закрайке луга и спрятался в кустах, ведя наблюдение. Над мельницей все еще полошились вороны, строй их становился все гуще и гвалт сильнее. Через луг пробежал вспугнутый кем-то волк, матерый зверь шел крупными скачками, два раза остановился и, повернувшись всем телом, поглядел назад. Он бежал в сторону мельницы, когда вороны увидели его, то заорали еще пуще, застрекотали сороки. Егор с интересом смотрел на редкого зверя и вдруг подумал, что охраняет свой след так же, как волк, сторожит преследование.

Услышав за спиной хруст, Егор вздрогнул. Резко обернулся и увидел бредущую к нему по траве Ирину, она еще не замечала его, но что-то выискивала глазами, в руке у нее был зажат пучок каких-то листьев. Егор смотрел и не откликался на ее поиск. Вот она стала внимательно разглядывать траву и нашла его след, обрадованно кинулась по нему и все же вышла к притаившемуся Егору. Он прижал палец к губам, прошептал:

— Тише, разговаривать только шепотом. Что случилось?

— Спят они, как сурки, а я травы собрала, вот подорожник и еще целебные травки. Давай руку перевяжу и грудь.

— Вроде бы не время, вот сменюсь через пару часов.

— Давай-давай, мне все равно не спится, — она перевязала его, стоя на коленях, обдавая запахом своим, дыханием сбивчивым волнуя.

Егор покорно повиновался, играя желваками по скулам и прижмурив глаза. Ему было так хорошо с нею, до того спокойно и легко, что век бы хворать с такою сестрой милосердия. Но и другие чувства будоражили его, иная сила влилась в его тело и голову, сила необоримая и высокая. Своим обострившимся обонянием он как зверь впитывал ее дух, ее женскую терпкость пота, особый мятный запах волос и кожи, Его опалённое молнией сознание стало глубинным и пронизывающим, отчего-то светлым и всепонимающим, он осязал ее губы даже не прикасаясь к ним, ощущал ее всю целиком, и это было очень сильным испытанием для его воли… Нежная, рассвеченная солнцем, с растрепанными льняными волосами и живым трепетом ясных глаз, она что-то нашептывала ему и ловко бинтовала руку, потом грудь, ее упавший волос щекотал ему спину, когда затягивала узел… Под ее коленями громом хрустела трава, Егор не понимал смысла ее слов, в его голове ударами колоколила кровь, гонимая толчками взбесившегося от напряжения сердца. Он вдруг откинулся в траву на спину и закрыл глаза.

— Тебе плохо? — обеспокоённо прошептала она.

— Нет… мне хорошо, — квело улыбнулся, боясь раскрыть веки, чуя ее взгляд близкий на себе. — Мне так хорошо, что плохо,

— Бедный, как я тебе прижгла грудь… ты меня прости, она потрогала рукой его крест, — он тебе при ходьбе не мешает, не трет рану, может быть, пока снять?

- Пусть висит… удивительный старец мне его надел и благословил, Серафимом звать…