63  
  • Наконец, в средине чрева,
  • Если скинешь ты тулуп,
  • Обнаружить может дева
  • Колоссально мощный пуп.
  • Это чудо мирозданья
  • У тебя, как котлован.
  • Там построить можно зданье —
  • Кафетерий и чулан.
  • Приказав служанке Софе
  • Торговать в твоём кафе,
  • Ты там будешь кушать кофе,
  • Развалившись на софе.
  • Мы к тебе туда на святки
  • Будем ездить из Москвы
  • И играть с тобою в прятки,
  • Прячась в заросли и рвы.
  • Будем баловаться с Софой,
  • У балкона сеять рожь…
  • Коля, будет катастрофой,
  • Коль постройки не начнёшь!

Подобные сочинения Заболоцкий в собрание своих стихотворений не включал. А ведь остроумие нередко является одним из проявлений мудрости — но без мудрёностей. Да и какая развёртывается фантасмагория: оказывается, в собственном пупе можно построить для себя здание, и откушивать там кофе, и в прятки играть с друзьями…

Как бы отнёсся Заболоцкий к нынешнему времени? К нашему обществу, перешедшему к реализации призыва «Обогащайтесь!»? На эти вопросы он ответил загодя. Поэт пережил подобный скоротечный этап истории СССР под названием НЭП — торжество буржуазных идеалов, спекуляции, алчности, безнравственности.

  • В глуши бутылочного рая,
  • Где пальмы высохли давно,
  • Под электричеством играя
  • В бокале плавало окно…

Он показал картину «Вечерний бар», где «бедлам с цветами пополам», «рыдает пьяный толстопузик, / Другой кричит: Я — Иисусик / …К нему сирена подходила, / И вот, тарелки оседлав, / Бокалов бешеный конклав / Зажёгся, как паникадило». А после «жирные автомобили… легко откатывали прочь…»

  • И как бы яростью объятый,
  • Через туман, тоску, бензин,
  • Над башней рвался шар крылатый
  • И имя «Зингер» возносил.

Но тут же иная картина:

  • Калеки выстроились в ряд.
  • Один играет на гитаре.
  • Ноги обрубок, брат утрат,
  • Его кормилец на базаре…
  • Вон бабка с неподвижным оком
  • Сидит на стуле одиноком…

И вновь — «отрепья масла, жир любви», а там в пьяном угаре вдруг пустятся в пляс безрукий и «слепая ведьма», исполнив «танец-козерог, / Да так, что затрещат стропила / И брызнут искры из-под ног!»

Бредовый мир: ополоумевшие люди, алкогольный дурман, истеричное веселье, скотское житьё… Но в этой круговерти есть и недвижная опора. «Стоят чиновные деревья… Они в решётках, под замком». И подстать им — ряды одеревенелых чиновников, подлинных хозяев этой нелепой жизни:

  • На службу вышли Ивановы
  • В своих штанах и башмаках…
  • О мир, свернись одним кварталом,
  • Одной разбитой мостовой,
  • Одним проплеванным амбаром,
  • Одной мышиною норой,
  • Но будь к оружию готов:
  • Целует девку — Иванов!

Вот оно, неистребимое чиновное племя. Оно превращает мир в одну мышиную нору, оно требует себе всевозможных благ, оно плодится и размножается. Что делать? Ведь чиновник существует не сам по себе, он паразитирует в определённой благоприятной среде.

Заболоцкий, как натуралист, вглядывается в копошение этих существ, выясняя их экологию. Изучает новый быт, новый «народный дом», новую свадьбу. И видит во всём этом слишком много старого, замшелого, низменно-мещанского. Здесь царят самые непотребные материальные потребности, включающие непременно хмельное веселье:

  • И под железный гром гитары
  • Подняв последний свой бокал,
  • Несутся бешеные пары
  • В нагие пропасти зеркал.
  • И вслед за ними по засадам,
  • Ополоумев от вытья,
  • Огромный дом, виляя задом,
  • Летит в пространство бытия.

…Кто из нас не испытал на себе топотанье бешеных пар, гремящую музыку, от которой весь дом будто ходит ходуном. И люди нынче не те, и музыка другая, а что-то давнее неистребимо.

Эту безысходность прочувствовал и выразил Заболоцкий и на склоне дней, незадолго до смерти, в 1957 году. Ему довелось уже испытать годы лагеря и ссылки, возвращение в Москву, известность, лицемерное ниспровержение «культа личности», обещание скорого пришествия коммунизма… Но вновь и вновь с тревогой видел он всё ту же жажду власти и материальных благ, наглую суету новых хозяев жизни.

  63  
×
×