Подружка невесты

Это было приглашение заняться любовью, но Сента оставила его без внимания. Очень тихо, по-театральному сосредоточенно она произнесла:

— Я непременно докажу свою любовь, убив кого-нибудь ради тебя, а ты должен убить кого-нибудь ради меня.

Впервые с того момента, как они вернулись в эту душную комнатушку со спертым, но манящим запахом постели и мешка грязного белья, Филипп полностью отдавал себе отчет в происходящем. Он поднялся и открыл ставни и окно. Опираясь на оконную раму и вдыхая свежий воздух с Тарзус-стрит, он бросил через плечо:

— Ах, конечно! И кто у тебя на уме?

— Это не обязательно должен быть кто-то конкретный. На самом деле, даже лучше, если наоборот. Просто кто-нибудь ночью на улице. Вот, вполне сойдет. — Сента указала на некрасивую женщину за окном, обычную бродяжку, которая сидела на тротуаре, прислонившись спиной к ограде дома, прямо напротив прохода в подвал. — Кто-нибудь вроде нее. Да кто угодно! Важно сделать — сам поступок ставит тебя вне человеческого общества.

— Понятно.

Бродяжка была похожа на мешок с тряпьем, который бросили сюда, чтобы его забрали уборщики мусора. В голове не укладывалось, что это — живое существо, человек, у которого есть какие-то чувства, который может радоваться счастью и испытывать боль. Филипп медленно отошел от окна, но на стул не сел. Он облокотился о сломанную раму зеркала. Лицо Сенты ничего не выражало, но было напряженным и сосредоточенным. Ему вдруг показалось, что она говорит, как актер — явно не очень талантливый, — произносящий заученную роль.

— Я буду знать, что ради меня сделал ты, и ты будешь знать, что сделала ради тебя я, но никто больше. Мы должны будем посвятить друг друга в эти страшные тайны. Нужно понимать, что каждый из нас значит для другого больше, чем весь мир вокруг, и, если ты сможешь совершить это для меня, я сделаю то же для тебя.

— Сента, — начал Филипп, пытаясь быть терпеливым, — я же знаю, что ты несерьезно. Я знаю, что все это — твои фантазии. Ты, может, думаешь, что обманываешь меня, но это не так.

Ее лицо переменилось, глаза устремились на него. Она по-прежнему говорила спокойно, но в то же время настороженно:

— Что это — все?

— Ну, не важно. Я об этом знаю, и ты знаешь.

— Я не знаю. Что это — все?

Ему не хотелось говорить, не хотелось перечить, но, похоже, этого не избежать.

— Ладно, раз просишь, я скажу. То, что ты наговорила про свою мать, про поездки по всяким странам, про пробы и Миранду Ричардсон, — все это, я знаю, фантазии и грезы. Я не хотел говорить тебе об этом, но что мне еще делать, когда ты предлагаешь убить кого-нибудь, чтобы доказать нашу любовь?

Все время, пока Филипп объяснялся с Сентой, он готовился к тому, что придется отражать ее атаку, подобную той, что случилась прошлой ночью. Но Сента была спокойна, как статуя, она скрестила руки на груди и пристально и невозмутимо смотрела на него:

— Ты не веришь тому, что я говорю, Филипп?

— Как же я могу верить, когда ты такое рассказываешь? Конечно, кое-чему я верю…

— Хорошо. Чему ты не веришь?

Филипп толком не ответил ей:

— Слушай, Сента, я не против того, что у тебя есть свои фантазии: многие люди фантазируют, таким образом они делают свою жизнь интереснее. Я не против того, что ты выдумываешь что-то о своей семье и актерской карьере, но, когда ты начинаешь говорить об убийствах — это так противно и бессмысленно! Сегодня воскресенье, мы могли бы сейчас где-нибудь отдыхать, на улице отличная погода, а мы вот сидим здесь, в этой, если уж совсем откровенно, противной дыре, и ты говоришь о том, как бы убить эту несчастную старуху за окном.

Сента превратилась в музу трагедии, хмурую и мрачную. Она как будто собиралась сообщить ему ужасные новости о своей семье или сказать, что все, кого она любила, погибли:

— Я говорю полностью, совершенно, от начала и до конца серьезно.

Филипп почувствовал, что лицо его исказилось, глаза сощурились, и он нахмурился, силясь угадать ход ее мыслей:

— Не может такого быть.

— Ты тогда говорил серьезно, что любишь меня, сделаешь ради меня все что угодно?

— В пределах разумного — да, — ответил он угрюмо.

— В пределах разумного! Меня просто тошнит от этого! Неужели ты не понимаешь, что наши отношения не должны строиться на разумном — они должны быть за гранью разумного?

— Да, ты действительно говоришь серьезно, — едко заметил Филипп, — или думаешь, что говоришь серьезно. В твоем сегодняшнем настроении это одно и то же.