Мужские игры

Коротков усмехнулся. Если бы в сутках было семьдесят два часа, он бы мог плевать на запреты начальника с высокой колокольни. Но поскольку часов этих было все-таки только двадцать четыре, то в них нужно было успеть уложить выполнение хотя бы того, что начальник поручал и за что строго спрашивал. А о том, чтобы успеть сделать то, что начальник делать запретил, и мечтать нечего. При Колобке-Гордееве оперативники сами планировали время и последовательность действий, при Мельнике же был введен новый порядок, согласно которому каждый сотрудник должен был утром подать начальнику план работы на день. Начальник план утверждал и вечером ждал доклада об исполнении по каждому пункту. И где только он этих глупостей набрался! Ведь сам, кажется, из оперативников вырос. А такое впечатление, что в розыске никогда не работал и не знает, как трудно сыщику заранее распределять свое время.

– Запланируйте на завтра встречу с этим Баглюком, и пусть он вам даст объяснения, откуда взялась информация о вашем сотрудничестве с Мамонтовым.

– Товарищ полковник, никаких объяснений он мне не даст, вы сами это прекрасно понимаете. Он и не обязан ничего мне объяснять, у нас свобода прессы. Объяснений от него может потребовать только суд, если мы обратимся с иском к газете о защите чести и достоинства. Ну и его журналистское начальство, само собой. А больше никто. Если вы позволите мне хотя бы минимальную предварительную разработку Баглюка…

– Хорошо, – перебил его Барин. – Только не увлекайтесь чрезмерно, время идет. Мы не можем позволять газетчикам думать, что им все сойдет с рук и что они могут безнаказанно поливать нас грязью. Было бы очень кстати, если бы Баглюк оказался в чем-нибудь замешан. Тогда можно нанести ответный удар, не вступая с ним в контакт. Наберите на него побольше компрматериалов, а я, со своей стороны, найду человека с бойким пером, который напишет разгромное опровержение и протолкнет его в печать. Скажу вам больше, Коротков: я вполне допускаю, что вы продолжаете меня обманывать насчет Мамонтова. Мне все-таки кажется, что он состоял у вас на связи, но пусть это останется на вашей совести. Сегодня задача номер один – пресечь на корню использование непонятно как добытой информации для расшифровки нашей агентуры. Сами у себя мы потом как-нибудь разберемся и выясним, каким образом сведения о Мамонтове попали в прессу, а вот у журналистов надо раз и навсегда отбить охоту публиковать такую информацию. Вам задание понятно?

– Понятно, Владимир Борисович.

– Тогда завтра утром жду вас с планом мероприятий. Пока я не посмотрю план и не завизирую его, ничего не предпринимайте, ни одного шага. Уж не знаю, к каким принципам работы приучал вас Гордеев, но только вижу я, что ничего хорошего из этих принципов не выходит. Извольте теперь перестраиваться и начинать работать по моим принципам.

Коротков вышел из кабинета начальника и по сложившейся давно привычке отправился не к себе, а к Анастасии. Они были очень дружны уже много лет, и Юра просто не представлял себе, как это можно, получив «новую вводную», не поделиться в первую очередь с Каменской.

– Ася, наш Барин наконец созрел и решил объявить войну прессе, – заявил он прямо с порога.

– Долго же он зрел, – неодобрительно откликнулась Настя. – У общественности уже почти сложилось впечатление, что он забыл о статье и о том, что должен как хороший начальник отстаивать честь мундира.

– Ну, он настоящий русский Барин, долго запрягает, зато потом гонит – не поспеешь следом. Завтра утром я должен представить ему план мероприятий по разработке Баглюка. Не хило, да?

– А он что же, заранее уверен, что за журналистом что-то есть? Зачем его разрабатывать?

– В этом есть смысл. Ведь наша задача в чем? Выяснить в первую очередь, откуда он получил эту идиотскую дезу про Мамонтова. А Баглюк…

– Погоди, Юрик, – Настя болезненно поморщилась и потерла переносицу. – Ты абсолютно уверен, что это была деза? Мамонтов не был твоим источником, но как ты можешь быть уверен, что он не работал с кем-то другим?

– Да потому, что он за помощью ко мне побежал, а не к своему куратору! Был бы он у кого-то на связи, разве стал бы он мне звонить? Кто я ему? Сват-брат? Я – опер, который работал Мамонтова по делу об убийстве на вокзале, не более того. И вынужден был признать, что улик на него нет. Поэтому следователь его отпустил. Мамонтов прекрасно знал, что я уверен в его виновности или по крайней мере причастности, я от него этого и не скрывал. И по идее он должен был бы шарахаться от меня, как черт от ладана. Если уж он позвонил мне, значит, никого больше у него нет.