Учитель фехтования

По обеим сторонам Пиренеев эмигранты и ссыльные генералы открыто готовили заговор, пытаясь насытить свою мучительную, безмерную жажду власти. Депутаты, эти скромные пассажиры третьего класса, поддержали бюджет, только что разработанный министерством обороны, отлично понимая, что большая часть этого бюджета шла на жалованье чиновникам из военных корпусов, чья верность короне зависела от повышений по службе и синекур; эти господа ложились спать, будучи «модерадос», а просыпались убежденными либералами: всё решали изменения в послужных списках. Сиживая вечерами в тени, жители Мадрида преспокойно листали подпольные газеты и прихлебывали прохладное вино из глиняных кувшинов. На мадридских улицах пронзительно кричали, призывая покупателей, торговцы:

– Холодный оршад, ароматный холодный оршад!

Маркиз де Аяла не хотел покидать летний Мадрид и в обществе дона Хайме наслаждался фехтованием. Поединки завершались рюмочкой хереса, превратившейся в ритуал. В кафе «Прогресс» Агапито Карселес по-прежнему пел дифирамбы республике, а более сдержанный Антонио Карреньо чертил масонские знаки и защищал унитариев, не отвергая при этом конституционную монархию. Дон Лукас каждый вечер произносил пылкие речи; учитель музыки задумчиво водил пальцем по мраморной поверхности стола, кротко и печально глядя в окно. А дон Хайме, к своему величайшему изумлению, не мог изгнать из памяти преследовавший его образ Аделы де Отеро.

На третий день раздался звонок в дверь. Дон Хайме только что вернулся с утренней прогулки и приводил себя в порядок, собираясь пообедать в кафе на улице Майор.

Перед тем как надеть пиджак, он наносил на руки и лицо живительную прохладу одеколона, надеясь спастись от жары. Прозвенел колокольчик, и маэстро удивленно замер: он никого не ждал. Он поспешно провел расческой по волосам, накинул старый шелковый халат, оставшийся от лучших времен и давно нуждавшийся в починке, вышел из спальни, пересек маленькую гостиную, одновременно служившую ему кабинетом, и открыл входную дверь. Перед ним стояла Адела де Отеро.

– Добрый день. Я могу войти?

Ее голос звучал робко. На ней было будничное платье небесно-голубого цвета с широким вырезом – край выреза, рукава и подол были обшиты белыми кружевами – и соломенная шляпка, украшенная букетиками фиалок под цвет глаз. Бруках, обтянутых перчатками, сшитыми из тех же кружев, что и отделка платья, она держала маленький голубой зонтик. Сейчас в дверях Адела де Отеро показалась дону Хайме куда привлекательнее, чем в строгой гостиной на улице Рианьо.

На мгновение дон Хайме смутился: неожиданный визит застал его врасплох.

– Разумеется, сеньора, – ответил он в замешательстве – Проходите, сделайте милость.

Он жестом пригласил ее войти, хотя присутствие этой дамы после неприятного разговора несколько дней назад было ему в тягость. Словно угадав его мысли, она приветливо улыбнулась.

– Спасибо, что впустили меня, дон Хайме. – Фиалковые глаза пристально смотрели на него сквозь длинные ресницы, и беспокойство маэстро возросло. – Я опасалась... Однако именно такого приема я и ожидала. Как хорошо, что я не ошиблась!

Дон Хайме понял: она, по-видимому, боялась, что он захлопнет дверь перед ее носом. Подобное подозрение возмутило его: прежде всего, он считал себя настоящим кабальеро. Но она впервые обратилась к нему по имени, и это смягчило негодование маэстро.

– Прошу вас, сеньора, – произнес он любезно.

Он пригласил ее перейти из маленькой прихожей в гостиную. Адела де Отеро остановилась в центре полутемной комнаты, с любопытством осматривая предметы, судьба которых была связана с историей жизни дона Хайме. Она небрежно провела пальцем по корешкам книг, стоявших на пыльных дубовых полках: дюжина старинных трактатов о фехтовании, сочинения Дюма, Виктора Гюго, Бальзака... Были там также «Параллельные жизнеописания» Плутарха, зачитанный Гомер, «Генрих фон Офтердинген» Новалиса, несколько романов Шатобриана и Виньи, мемуары и трактаты о военных кампаниях Первой империи; большая часть сочинений была на французском языке.

Дон Хайме извинился и, зайдя в спальню, снял халат, надел сюртук и торопливо повязал под воротником рубашки галстук. Когда он вернулся в гостиную, гостья рассматривала старое, потемневшее от времени полотно, висевшее на стене среди старых шпаг и ржавых клинков.

– Это ваш родственник? – спросила она, указывая на тонкое юное лицо, строго смотревшее на нее с портрета. Человек был одет по моде начала века, светлые глаза взирали на мир недоуменно и недоверчиво. Широкий лоб и суровое достоинство придавали этому необычному лицу неуловимое сходство с доном Хайме.