Учитель фехтования

Где-то в глубине этих глаз таилось сочувствие, хотя дон Хайме не сумел бы сказать, было ли расположение комиссара к нему искренним, или это был всего-навсего профессиональный прием, с помощью которого обычно добивались доверия. Поразмыслив, дон Хайме пришел к выводу, что, несмотря на свой несколько неряшливый вид и небрежные манеры, Хенаро Кампильо отнюдь не был глуп.

– Повторяю, сеньор Астарлоа: постарайтесь припомнить, не случилось ли до убийства чего-нибудь необычного, что сейчас могло бы помочь следствию?

– К сожалению, ничего.

– Вы уверены?

– Я не бросаю слов на ветер, сеньор Кампильо. Комиссар кивнул головой.

– Могу я говорить с вами откровенно, сеньор Астарлоа?

– Прошу вас.

– Вы один из людей, видевших покойного регулярно. Однако вы мне практически ничего не сообщили.

– Не я один виделся с маркизом. Вы уже опросили многих, и никто не сказал вам ничего определенного... Почему же вы так надеетесь на мои показания?

Кампильо внимательно посмотрел на сигарный дым и улыбнулся.

– Честно говоря, я и сам не знаю. – Он умолк, о чем-то размышляя. – Наверное, просто потому что вы... кажетесь мне порядочным человеком. Да, скорее всего, именно поэтому.

Дон Хайме потупился.

– Я всего лишь учитель фехтования, – ответил он сдержанно. – Наши отношения с маркизом были деловыми: дон Луис не оказал мне чести сделать меня своим доверенным лицом.

– Вы видели его в прошлую пятницу. Не был ли он обеспокоен, взволнован?.. Не было ли в его поведении чего-нибудь необычного?

– Я, во всяком случае, ничего не заметил.

– А раньше?

– Возможно, что-то и было, но я не обращал внимания. В последнее время почти во всех чувствуется напряжение, и я просто не придал бы этому значения.

– Он говорил что-нибудь о политике?

– По-моему, дон Луис был от этого весьма далек Иногда он говорил, что ему занятно наблюдать политическую жизнь, но для него это было всего лишь развлечением.

Комиссар недоверчиво покачал головой.

– Развлечение? Гм, так-так... Однако покойный маркиз занимал ответственный пост в правительстве; вам, я думаю, это известно. Его назначил сам министр; что и говорить, ведь министр был не кто иной, как его дядя со стороны матери, дон Хоакин Вальеспин, мир его праху. – Кампильо ехидно улыбнулся, давая понять, что у него есть свое мнение о непотизме в кругах испанской аристократии. – Это дела минувших дней, но таким способом несложно нажить себе врагов... Взять хоть меня, к примеру. Будучи министром, Вальеспин целых полгода не давал мне занять должность комиссара полиции... – Он глубокомысленно прищелкнул языком. – Вот так, представьте себе!

– Возможно. Признаться, я не слишком гожусь для беседы на такие темы.

Кампильо докурил свою сигару и держал окурок в пальцах, не зная, как с ним поступить.

– Во всем этом деле есть еще одна деталь... гм... интимного свойства. – Поколебавшись, он бросил окурок в вазу китайского фарфора. – Маркиз был большой любитель слабого пола... Вы понимаете, что я хочу сказать. Какой-нибудь ревнивый муж... Поруганная честь и так далее.

Дон Хайме помрачнел: предположение явно отдавало дурным вкусом.

– Боюсь, сеньор Кампильо, что и в этом щекотливом вопросе я вряд ли сумею вам помочь. В одном я убежден: дон Луис де Аяла был настоящим кабальеро. – Он посмотрел в водянистые глаза комиссара, затем на его парик, немного съехавший набок. Он воодушевился, в его тоне послышался вызов. – Я прошу вас относиться к покойному дону Луису уважительно и не желаю выслушивать грязные сплетни.

Комиссар поспешно извинился и, немного смутившись, рассеянно коснулся парика кончиками пальцев. Да-да, конечно. Дон Хайме понял его слова несколько превратно. Это формальный вопрос. Он бы никогда не осмелился намекнуть...

Но дон Хайме не слушал. В его душе шла напряженная борьба: давая показания, он сознательно умолчал о важных подробностях, которые, вероятно, могли бы пролить свет на причину трагедии. Внезапно он понял, что все это время бессознательно преследовал определенную цель: старался спасти человека, чей волнующий образ предстал перед ним в тот миг, когда он увидел распростертый посреди комнаты труп. Спасти? Поразмыслив, он сообразил, что речь шла не о защите невинного человека, а о намеренном укрывательстве, а такое поведение не только шло вразрез с законом, но и противоречило его собственным эстетическим принципам, основе его жизни. Но спешить не следовало. Чтобы правильно оценить происходящее, требовалось время.