Учитель фехтования

Дон Хайме посмотрел вокруг и внезапно поймал печальный и кроткий взгляд учителя музыки. Пару лет назад сорокалетний Марселино Ромеро тяжело и безнадежно влюбился в одну достойную мать семейства, чью дочку он прилежно обучал музыке. Нелепый треугольник учитель – ученица – мать вскоре распался, и бедняга каждый день, словно невзначай, проходил под одним и тем же балконом на улице Орталеса, стойко перенося муки неразделенной, безнадежной страсти.

Дон Хайме с искренней симпатией улыбнулся дону Ромеро, полностью ушедшему в свои внутренние переживания. Тот рассеянно улыбнулся ему в ответ. Дон Хайме подумал, что в памяти каждого мужчины дремлет горькое и нежное воспоминание о какой-нибудь женщине, у него в жизни тоже было нечто похожее, но его история закончилась много лет назад.

Часы на здании Почтамта пробили семь раз. Кот вернулся с охоты, ему так и не удалось ничего поймать.

Тем временем Агапито Карселес принялся декламировать анонимный сонет, посвященный покойному Нарваэсу; авторство сонета он, конечно же, приписывал себе.

О, пилигрим! Когда увидишь ты однажды

Дорогой в Лоху скромную могилу...

Дон Лукас зевнул во весь рот, желая позлить приятеля. По улице мимо окон «Прогресс» прошли две хорошо одетые сеньоры и, не останавливаясь, украдкой заглянули внутрь. Перехватив их взгляд, приятели вежливо поклонились, один только Карселес был целиком поглощен своим сонетом:

...замедли шаг, внемли: здесь спит

Отважный

Пройдоха и достойнейший кутила...

Напротив кафе появился уличный продавец леденцов. Двое босых мальчишек преследовали его по пятам, жадно поглядывая на аппетитный товар; продавец обернулся и шикнул на них, как на воробьев. Вскоре в «Прогресс» вошли студенты и заказали оршад. Держа в руках газеты, они горячо обсуждали последнее уличное происшествие, в которое вмешались гражданские гвардейцы, прозванные «мужланами». Студенты с любопытством покосились на Карселеса, декламировавшего элегию на смерть герцога Валенсийского:

.. .Вояка храбрый, он увенчан славой:

На поле блуда не жалея силы,

В разврате и гульбе почил наш малый.

И дабы помянуть сего кутилу,

Послушай, друг: не мудрствуя лукаво,

Сними штаны и оскверни могилу.

Юноши захлопали, и Карселес, приложив руку к груди, согнулся в шутливом поклоне: он был явно польщен столь бурной реакцией импровизированной аудитории. Послышались возгласы: «Да здравствует демократия!» и в довершение всего журналиста пригласили на вечеринку. Дон Лукас мрачно покручивал ус, бледнея от праведного гнева. Голодный кот вился у него под ногами, словно сочувствуя старику.

***

В зале звенели рапиры.

– Не теряйте ритма, господа... Вот так, очень хорошо... Неплохо. Еще раз. Вот так... Спокойно... Назад, и защищайтесь, вот так, правильно... Теперь внимание... На меня. Повторите... На меня. Быстрее!.. Парируйте. Так, верно... Правее! Держите дистанцию!.. Вы уколоты. Отлично, дон Альваро!

Дон Хайме переложил рапиру в левую руку, снял маску и отдышался. Альварито Саланова тер запястье; из-за металлической сетки, закрывавшей лицо, раздался ломающийся голос подростка:

– Ну как, маэстро?

Дон Хайме одобрительно улыбнулся.

– Неплохо, дорогой мой. Очень неплохо. – Он указал на рапиру, которую юноша сжимал в правой руке. – Однако вы по-прежнему легко уступаете третий сектор. Оказавшись в таком положении, увеличьте дистанцию, отступив шаг назад.

– Хорошо, маэстро.

Дон Хайме повернулся к остальным ученикам, готовым в любой момент вступить в бой. Держа в руках маски, они внимательно следили за поединком.

– Уступить третий сектор означает добровольно отдать себя во власть соперника... Вы согласны со мной?

Три юных голоса ответили утвердительно. Все ученики были почти ровесниками Альварито Салановы, им было от четырнадцати до семнадцати лет. Двое из них, светловолосые и стройные, удивительно походили друг на друга: это были братья Касорла, сыновья офицера.

Лицо третьего юноши казалось красноватым от множества прыщиков, сильно портивших его внешность. Юношу звали Мануэль де Сото, он был сыном графа де Суэка; дон Хайме давно уже потерял надежду сделать из него приличного фехтовальщика. Мануэль де Сото отличался излишней чувствительностью, и стоило поединку принять хоть сколько-нибудь неожиданный оборот, он мгновенно выходил из себя. Желторотый юнец Саланова, худощавый смуглый парнишка из знатной семьи, оставил остальных учеников далеко позади. В лучшие времена при соответствующей подготовке и строгой дисциплине он, без сомнения, прославился бы в светских кругах как безупречный фехтовальщик; но в столь суетном веке, думал дон Хайме с горечью, его дарование останется незамеченным. Нынче молодым по душе иные забавы: путешествия, верховая езда, охота и прочие легкомысленные шалости. К величайшему сожалению, размышлял дон Хайме, современный мир предлагает молодежи слишком много соблазнов, лишающих юные души мужества, столь необходимого для того, чтобы уметь наслаждаться таким утонченным и сложным искусством, как фехтование.