Короли Альбиона

Итак, эта келья может еще сделаться для меня не могилой, а материнской утробой, пусть только дитя отыщет путь на свет. А что? В кромешной тьме, не рассеявшейся даже после того, как моим глазам уже следовало бы привыкнуть к ней, я постаралась примерно оценить, каков размер проделанной мной в известке дыры. Она вполне соответствовала объему моей головы, а, как известно, где пройдет голова, там пройдет и все тело надо лишь обладать особым умением. Я пошарила вокруг, подобрала свой кремень и принялась расширять проход. Утомительная работа: царапаешь-царапаешь эту известку, так и эдак поворачивая свое орудие, а потом приходится выгребать крошево ободранными в кровь пальцами. Зато теперь я могу увидеть кровь на кончиках пальцев, а не только слизнуть ее языком. Этот труд не требует ни малейшей сосредоточенности, и мой ум может свободно блуждать по любым дорогам.

Более того, мой дух даже сейчас, в этих обстоятельствах, может заняться тем, что я больше всего люблю, — настойчиво, с наслаждением впивать все ощущения, пронзающие мое тело: и боль в паху, и холодное прикосновение камня к ступням, и онемение плечевых мышц ведь приходится все стоять согнувшись, — и даже жесткое и сухое, такое неприятное прикосновение песка, известки и осколков камня к ладоням и пальцам, и голод, словно язва грызущий мои внутренности. И все же: только ощущения напоминают нам, что мы живы, только в ощущениях мы и живем.

Но я не могу всецело предаться ощущениям. Вместо этого я вновь принимаюсь бранить себя за глупость, приведшую меня в заточение.

Я вышла на открытое место. С одной стороны площади высилась церковь, самая изящная, какую мне довелось увидеть за все время самостоятельного путешествия. Она была меньше собора Святого Павла и не столь величественна, как парижский Нотр-Дам, она взмывала вертикально к небу высокими, рассекающими воздух каменными арками — они были похожи на те косточки, которыми крепятся птичьи крылья, — точно рассчитанное равновесие сдерживало массу свода, пытавшуюся раздвинуть стены, а в стенах столько окон, что самих стен и не видно, одни лишь колонны да окна. Взгляд — а строители этого храма были уверены, что и душа тоже, — возносится все выше, выше, к башне, затем к венчающему ее шпилю и, наконец, к небесам, где, согласно верованиям этого народа, обитают три божества, составляющие одного бога (как это возможно?) и его или их мать. С западной стороны церкви были открыты большие двери, люди входили и выходили, я из любопытства присоединилась к ним. Внутри я увидела высокие стройные колонны, а на них несколько уровней хоров. Колонны были по большей части из бледно-серого камня приятного оттенка, а некоторые — из черного мрамора, они завершались капителями, похожими на венок из огромных листьев в форме веера, в котором отчетливо проступали каменные морщины. Я видела такие гигантские листья у нас в лесах на побережье Коромандела, но ни в Ингерлонде, ни во Франции они мне не встречались. Поразительно, что на этой высоте листья еще и расписали множеством ярких красок голубой, красной, золотой, но только не зеленой, как подобало бы растительному миру. По размеру они не уступают росписи, фрескам, статуям и другим украшениям наших храмов.

Окна в стенах, и наверху и внизу, тоже расписаны. Одни разукрашены разнообразными узорами, на других представлены сцены из жизни их богов и садху, святых, но прекрасней всего круглые окна-розетки высоко в торцовых стенах: там господствует синий цвет, удивительно мощная, притягивающая к себе весь свет синева, и изображена жизнь и прославление Марии. Что бы христиане ни думали, на самом деле это аватара Парвати, иногда именуемой Умой, я названа в ее честь.

Но в этом храме царит не Парвати, а Кали: повсюду я видела обличья смерти изувеченное, окровавленное тело на кресте, различные пытки, к тому же эти садху держат, словно опознавательные знаки, те самые орудия, с помощью которых их терзали и умертвили: Катерина стоит рядом с колесом, Лаврентий — с решеткой, на которой его изжарили, и так далее, и так далее. Кали проникла и в нижние помещения церкви, ибо там располагаются гробницы прежних епископов и знатных вельмож, а на каждой каменной гробнице изображен в виде барельефа усопший, либо во всеоружии, либо в священническом облачении. На одной из гробниц изваян отвратительный скелет вместе с доедающими его червями.

Итак, в этом храме представлено блаженство богов и жалкий образ смерти, но при этом никто не думает о любви и счастье, сопутствующих нам на пути из тьмы в свет и обратно во тьму. Что ж это за религия, которая требует от человека, чтобы он обратил свой взор к небесам, и при этом украшает свои святилища изображениями разлагающихся трупов?