Украденный сон

– Я хочу… Что я должен сделать, чтобы вы продолжали работать? Называйте свои условия, я согласен на все.

Арсен с интересом разглядывал породистое красивое лицо Градова. Даже в растерянности и страхе оно не потеряло своей привлекательности, лишь приобрело какое-то трагическое выражение. Поторговаться с ним, что ли?

Конечно, ни о какой дальнейшей работе не может быть и речи, с такими типами надо рвать сразу и бесповоротно, но просто любопытно, на что он готов пойти ради спасения собственной шкуры. Если отозвать людей с дела Ереминой, оно может быть раскрыто за сутки, максимум – за двое. Интересно, Градов это понимает или нет?

Молчание затянулось и стало для Градова невыносимым.

Он сорвался и уже не контролировал себя.

– Почему вы не отвечаете? Вам нравится мое унижение?

Вам нравится видеть мой страх? Вы меня ненавидите, вы всех нас ненавидите, потому что мы разрушили вашу старую систему, при которой у вас был кусок хлеба с маслом и черной икрой, у вас была власть, а теперь вы никому не нужны, вас никто не боится, вот вы и ненавидите весь мир и отыгрываетесь на таких, как я! Вы думаете, вы очень могущественный, да?

Да вы просто маленькая злобная крыса, да-да, именно маленькая вонючая злобная крыса, которая жрет отходы на помойке общества и первая бежит с корабля, как только запахнет опасностью. Крыса! Крыса! О, Господи…

Градов закрыл лицо руками. Арсен молча поднялся, подошел к бармену, расплатился за выпитый кофе и ликер, потом, подумав, достал из бумажника еще несколько банкнот.

– Этот человек очень расстроен, – сказал он, кивнув на сидящего в углу Градова. – К сожалению, мне пришлось сообщить ему неприятное известие, и он тяжело переживает. Если минут через пять он еще не уйдет, принеси ему двести граммов коньяку. Только хорошего.

– Сделаем, – кивнул бармен. – А если коньяк не понадобится?

– Тогда деньги оставьте себе.

Арсен не торопясь вышел на улицу и с удивлением обнаружил, что разговор с Градовым оставил в его душе неприятный осадок. За его долгую жизнь у Арсена было много неприятных разговоров, и он научился выходить из них без эмоциональных потрясений. Но Градов чем-то задел его, то ли подозрениями в ненависти ко всему белому свету, то ли тем, что обозвал вонючей крысой… Но теперь Арсен был абсолютно уверен: он правильно сделал, прервав работу на Градова. Человек, который так легко выходит из себя и теряет над собой контроль, опасен. С ним нельзя иметь дело. А маленькая вонючая злобная крыса – что ж, крысу он ему еще припомнит.

В кабинете у следователя Ольшанского полковник Гордеев осторожно положил телефонную трубку на рычаг, перевел дыхание и вытер сверкающую лысину огромным голубым носовым платком.

– Ну как? – спросил он, вставая и отправляясь в поход по периметру захламленного сумрачного кабинета.

– Никогда не слышал, чтобы вы за один раз выдали столько вранья, – заметил Константин Михайлович. – Я даже пальцы загибал, чтобы не обсчитаться.

– И сколько насчитали?

– То, что я на вас кричал, – раз. То, что вы на меня собак спустили, – два. Если память мне не изменяет, мы с вами знакомы больше десяти лет, и прожили мы этот срок без явных конфликтов. Во всяком случае, друг на друга мы голос никогда не повышали. Или я ошибаюсь?

– Нет, не ошибаетесь.

– Хорошо, пойдем дальше. Гончаров к вам не приходил, а вы, в свою очередь, не ходили к генералу – это три и четыре. То, что последний документ из уголовного дела об убийстве Ереминой датирован шестым декабря, – пять. Достаточно?

– Вполне. Вам не кажется странным, что приходится все это делать во имя интересов правосудия? Я спрошу по-другому: вам не кажется странным, что профессия, требующая от людей самого большого количества лжи, имеет своей целью защиту интересов правосудия? Парадокс какой-то!

– Что ж поделать, Виктор Алексеевич, война есть война. Мы же не в игрушки с ними играем.

– Да не война это, в том-то все и дело! – взорвался Колобок, вцепившись крепкими пухлыми пальцами в спинку стула, который в этот момент попался ему на пути. Стул под тяжестью полковника угрожающе скрипнул. – У войны есть свои правила, которые обязательны для всех воюющих сторон.

Все участники находятся в равных правовых условиях. И потом, они хотя бы пленными обмениваются. А мы? В нас стреляют, когда и как сочтут нужным, а мы за каждый выстрел отчитываемся, тонны бумаги на рапорты изводим. У них деньги, люди, оружие, автомобили с мощными движками, техника новейшая, а у нас – следственный чемодан послевоенного образца, эксперты-самоучки, денег на бензин нет. Да что я вам рассказываю, будто сами не знаете! В войне всегда есть надежда на силы ООН, которые помогут, если уж совсем невмоготу станет. А нам кто поможет? Миротворческий батальон авторитетнейших паханов? Нет, Константин Михайлович, мы с вами, к сожалению, не воюем. Мы из последних сил обороняемся, пытаясь сохранить жалкие остатки того, что раньше называлось профессиональной гордостью и честью.