42  

— В каком смысле?

— Работай как греки. Учитывай все несовершенства. Несовпадающие места и минуты. Пробелы в показаниях свидетелей. Противоречивые мотивы. Сохраняй все эти неправильности. Пусть твои расследования остаются живыми! Тогда ты увидишь, ты обнаружишь другие истины, и подчас они уведут тебя куда-то еще. Не следовало бы мне тебе это говорить, но некоторые дела до сих пор не дают мне покоя. Те, в которых были нестыковки. Невписывающиеся детали, которые я отбросил ради стройности, логичности целого. Эти неточности мучили меня годами, пока мне не открывалась другая истина. Или хотя бы не одолевали сомнения.

— Вы хотите сказать, что невиновные сели в тюрьму?

— Невиновные, которых я, разумеется, считал виновными. Так тоже бывает. Мы сами, судьи, — лишь еще одно несовершенство судебной системы.

Кажется, тогда Жанна не совсем его поняла. Спустя десять лет она все еще шлифовала свои досье, стараясь, чтобы они выглядели стройными и логичными. Зато она заразилась его страстью к греческой и римской скульптуре. Не раз побывала в Греции, Италии, Северной Африке, где музеи ломятся от древних статуй. Да и в Париже она нередко приходила в Лувр, чтобы вновь полюбоваться этими телами, в которых столько жизни и дыхания…

— Как дела? — спросила она, устраиваясь напротив.

— Теперь, в июне, уже лучше. — Он надел очки и просматривал меню, которое им только что принесли. — Наконец-то прекратилась глупая болтовня о мае шестьдесят восьмого.[25]

Жанна улыбнулась. Сразу видно старого социалиста.

— Ты ведь в этом участвовал?

— Участвовал.

— И не согласен со всем, что говорили и писали о тех событиях?

Он закрыл меню. Снял очки. Высокий лоб, волнистые волосы с проседью, властное удлиненное лицо, вокруг черных глаз залегли лиловые круги. Словно внутреннее пламя изрезало морщинами его кожу, как трескается африканская земля под лучами жаркого солнца. Но в Обюсоне чувствовалась прочность. Хрупким его не назовешь.

— Видишь ли, — начал он, — в то время родители не готовили нам сэндвичи, когда мы шли на митинг. Мы были против них. Против буржуазного порядка. Мы боролись за свободу, великодушие, ум. А сегодня молодые выходят на митинг ради прибавки к будущей пенсии. Буржуазия заразила все. Даже мятежный дух. Когда установленный порядок сам порождает свою оппозицию, системе нечего бояться. Наступила эра Сарко. Эра, когда сам президент воображает, что он на стороне искусства и поэзии. Разумеется, поэзии преуспевшей. Скорее Джонни Холлидея, чем Жака Дюпена.

Ни один обед с Обюсоном не обходился без колкостей в адрес Саркози. Ей захотелось сделать ему приятное:

— Ты заметил? Его рейтинг все время падает.

— Еще поднимется. За него я не беспокоюсь.

— В глубине души он тебе все больше нравится.

— Я похож на охотника, со временем привязавшегося к старому слону, за которым гонялся многие годы…

Подошел официант, чтобы принять заказ. Два салата, бутылка минеральной воды с газом. Оба они были аскетами.

— А сама ты как? — вновь заговорил Обюсон.

— Неплохо.

— Ну а дела любовные?

Она подумала о Тома. Все кончено. О Феро. Даже не начиналось.

— Типа Ground Zero.[26]

— На работе как?

Жанна мгновенно поняла, что сюда ее привело бессознательное желание попросить совета. Коснуться своей дилеммы. Незаконной прослушки. Предполагаемого убийства. И как ей из этого дерьма выбраться.

— Я в затруднении. У меня есть сведения. Данные, которые я пока не проверила, но они могут оказаться важными.

— Политика?

— Криминал.

— Что именно тебя беспокоит?

— Я не могу назвать свои источники. Не поручусь, что информация достоверная.

— Но она может помочь тебе начать расследование?

— Нет, не совсем. Информация неполная.

— Что ты имеешь в виду?

— Возможно, сегодня ночью в Десятом округе было совершено убийство.

— Имя жертвы тебе известно?

— Только убийцы. И то не совсем. И это тоже нельзя использовать. Мои источники слишком… сомнительные.

Обюсон задумался. Жанна вновь залюбовалась золотисто-коричневыми тонами, в которых был выдержан зал. Зеркалами. Витражами. И правда, похоже на кают-компанию. Да, она взошла на корабль, но курс ей пока неизвестен.

— Помнишь, как мы ходили в Лувр? — спросил наконец старик. — Обсуждали с тобой древнегреческое искусство. Человеческие несовершенства, слитые с совершенством правила.

  42  
Предыдущая страница Следующая страница
×
×