Лес мертвецов

— Дюнан так и не принял никакого решения? Не мог же он сидеть сложа руки.

— А он и не сидел.

— В каком смысле?

Свидетель все еще колебался. Жанна настаивала:

— У меня нет ни одного документа, подтверждающего, что в то время были приняты хоть какие-то меры.

Перрейя молчал. Несмотря на внушительную фигуру, теперь он казался едва ли не коротышкой.

— Это все из-за Тины, — выдавил он наконец.

— Кто такая Тина?

— Старшая дочь Ассалихов. Ей тогда было восемнадцать.

— Не понимаю.

Жанна чувствовала, что вот-вот она узнает нечто важное. Наклонившись над столом, она уже не так сухо произнесла:

— Месье Перрейя, при чем тут Тина Ассалих?

— Дюнан на нее запал. — Он промокнул лоб рукавом и продолжал: — Словом, хотел ее поиметь.

— Не понимаю, при чем тут работы по санации?

— Это был шантаж.

— Шантаж?

— Тина не уступала. И он хотел… Обещал начать ремонт, если она согласится.

У Жанны перехватило дыхание. Значит, был мотив. Она убедилась, что Клер все записывает. В комнате стояло настоящее пекло.

— И она уступила? — Собственный голос показался ей невыразительным.

Его глаза загорелись мрачным пламенем:

— Ремонт ведь так и не сделали, верно?

Жанна не ответила. Мотив. Умышленное убийство.

— Когда он познакомился с Тиной?

— В тот день. В две тысячи третьем.

Выходит, многих отравлений можно было избежать. Хотя бы вовремя начать лечение. Низость владельца не удивляла Жанну. Она и не такое повидала. Скорее ее удивляло то, что девушка не уступила. На кону было здоровье ее братьев, сестер, других ребятишек, живших в том доме.

— А Тина понимала последствия своего отказа?

— Конечно. Но она ни за что бы не уступила. Я так и сказал Дюнану.

— Почему?

— Она из племени тубу. А у них очень суровые нравы. На родине их женщины носят под мышкой нож. Во время войны они разводятся с мужьями, если тех ранят в спину. Так что можете себе представить.

Жанна наклонила голову. Опрашивая свидетелей, она всегда делала записи. Сейчас строчки плясали у нее перед глазами. Надо было продолжать. Распутать весь клубок. Отыскать эту Тину Ассалих. И разоблачить настоящего негодяя — Дюнана.

— Так что, посадите вы меня или нет?

Она подняла глаза. Он выглядел раздавленным. Уничтоженным. Жалким. Только и думает, что о своей злосчастной шкуре, семье, комфорте. От омерзения ее затошнило. В такие минуты она, как всегда во время депрессии, уже ни во что не верила. Жизнь теряла всякий смысл…

— Нет, — произнесла она не раздумывая. — Я не стану предъявлять вам обвинение. Несмотря на серьезные и последовательные доказательства вины. Учту ваше… добровольное признание. Подпишите показания и убирайтесь отсюда.

Набранные Клер странички уже выползали из принтера. Жан-Ив Перрейя встал. Расписался. Жанна взглянула на разложенные на столе фотографии. Детишки под капельницей. Мальчик с кислородной маской. Черное тельце, готовое к вскрытию. Она убрала снимки в крафтовый конверт. Сунула все в папку и отложила вправо. Следующий.

И так каждый день. При этом они с Клер пытались вести нормальную жизнь, думать о повседневных делах, видеть человечество хотя бы в сером цвете. До очередного ужаса. До следующего кошмара.

Жанна взглянула на часы. Одиннадцать. Она порылась в сумке, вытащила мобильный. Наверняка Тома ей звонил. Чтобы извиниться. Объясниться. Предложить встретиться в другой день… Но сообщения не было. Она разрыдалась.

Клер бросилась к ней, протягивая бумажные платки.

— Не стоит так убиваться, — сказала она, неправильно истолковав ее слезы. — Мы и не такое видели.

Жанна кивнула. Sunt lacrimae rerum.^[6] «Есть слезы для бед». Как говаривал ее наставник Эмманюэль Обюсон.

— Вам пора, — напомнила секретарша. — У вас еще заседание.

— А после? Обед?

— Да. С Франсуа Тэном. В «Заводе». В час дня.

— Черт.

Клер сжала ее плечо:

— Вы всегда так говорите. А в полчетвертого возвращаетесь сытая и довольная.

4

— Ну что, прочитала?

Жанна оглянулась на зов. Половина первого. Она направлялась к выходу, мечтая о прохладном душе и кляня скупердяйство судебного ведомства: кондиционеры вечно работали с перебоями.

За ней шел Стефан Рейнхар. Тот самый, который вчера вечером всучил ей какое-то темное дело. В льняной рубашке он выглядел помятым, как обычно. И как обычно, сексуальным.

---

6 Вергилий. Энеида, I, 461–462.