Стилист

– Когда твои издатели найдут тебе нового помощника? – спросила она, сидя на полу перед открытым архивным сейфом и развязывая очередную папку.

– Попозже. Они разъехались по заморским курортам на все праздники. Вернутся и подыщут кого-нибудь. Ну что ты хочешь здесь найти, Настя? Это перевод, черновик. Больше в этой папке ничего нет.

– Не мешай, ладно? – сердито откликнулась она. – Если бы преступники тоже думали, что здесь ничего не может быть, они бы не искали именно у тебя в кабинете и именно в сейфе. Не хочешь бумажки перебирать – пойди свари кофе.

– У меня, кажется, сахара нет, – растерянно заявил Соловьев.

– О господи, – застонала Настя, – как ты мне надоел. Сними трубку, позвони Жене Якимову и попроси, чтобы он одолжил тебе сахар. Тебя всему учить надо, да? Привык жить за спиной у помощников. И составь заодно список продуктов, которые тебе нужны, я завтра куплю и привезу. Ну иди же, займись чем-нибудь полезным, если дело делать не хочешь.

– Ты сердишься, да? – грустно спросил Соловьев.

Настя видела: он хочет, чтобы она его пожалела, посочувствовала ему. Но жалости и сочувствия в себе не находила. Подслушанная случайно фраза насчет Газели, сказанная кем-то из руководителей «Шерхана», свидетельствовала о том, что с издателями не все чисто. Настя всегда с трудом верила в рассказы о невинных жертвах, поэтому сделала для себя вывод о том, что Соловьев не может не быть в курсе проблемы. Он связан с издателями, и не один год, и если именно они направляют к нему на работу в качестве помощника Андрея Коренева, а потом подсылают профессиональную воровку Марину Собликову по кличке Газель, то не может быть, чтобы сам Соловьев никаким образом не был в этом замаран и ни о чем не догадывался.

Соловьев молчит. Он даже не упоминает про «Шерхан». И упорно уклоняется от обсуждения вопроса о том, при каких обстоятельствах он стал инвалидом. А коль так, то и она, Настя, не будет с ним излишне откровенничать.

Сидя на полу, она страницу за страницей листала перевод. Это был роман, которого она еще не читала, вероятно, из тех, которые уже исчезли из продажи. Зацепившись глазами за одну фразу, она сама не заметила, как увлеклась и начала читать все подряд. Немудрено, подумала она, что книги этой серии так хорошо продаются. Написано действительно здорово. И язык просто изумительный, фразы легкие, изящные, никакой тяжеловесности, ни малейшей корявости.

Ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы оторваться от текста и снова вернуться к мерному перелистыванию страниц. Из гостиной доносился голос Соловьева, он разговаривал по телефону с соседом. Через некоторое время раздался звонок в дверь – Якимов принес сахар. Настя замерла, боясь произвести хоть малейший шум. У нее совсем не было настроения общаться с Якимовым, хотя он ей в общем-то нравился. Может быть, у Владимира хватит сообразительности не говорить Жене, что она здесь. Хотя перед домом стоит ее машина…

К счастью, Якимов быстро ушел, не заглянув в кабинет. Машину он наверняка заметил, но, видимо, природная застенчивость не позволила ему задавать вопросы Соловьеву. Через некоторое время Владимир вкатился на своем кресле в кабинет, держа на коленях поднос с кофейником, сахарницей и чашками.

– Спасибо, – благодарно сказала Настя, уже жалея о своей недавней резкости.

Она налила себе кофе, отпила немного и поставила чашку рядом с собой на пол. Аккуратно сложив просмотренную рукопись обратно в папку, она протянула руку и вытащила из сейфа следующую – тоненькую голубую пластиковую папочку.

– Здесь нет, можешь не смотреть, – быстро и, как показалось Насте, несколько нервно сказал Соловьев.

– Володя, мы же договорились, – поморщилась она. – Или ты делаешь дело, или не мешаешь.

– Отдай мне папку, – резко произнес Владимир Александрович, протягивая руку. – Я сам ее просмотрю.

Настя отвела руку с голубой папочкой в сторону и внимательно посмотрела на Соловьева.

– Там твои личные бумаги? Ты не хочешь, чтобы я их видела?

– Совершенно верно. – Голос его стал холодным и отчужденным. – Дай их мне.

– Я должна в этом убедиться, – спокойно ответила Настя.

Она отогнула гибкий край папки и бросила взгляд на первую страницу. Щеки ее запылали, неловкость, смешанная с гневом, мгновенно разлилась по всему телу.

– Зачем ты это хранишь? Тебе приятно вспоминать о моем унижении?

– Ты не права.

Соловьев, казалось, был смущен не меньше ее.