Севильский слепец

Фалькон попытался представить своего отца, произносящего подобные слова, и решил, что они — выдумка Сальгадо. Он извлек из одного пакета стопку фотографий и сразу увидел фото Кармен, датированное июнем 1965 года. Там она выглядела лет на тридцать. В ее лице не было ничего примечательного, за исключением бровей — коротких, темных, совершенно горизонтальных, без малейшего изгиба. Они придавали ей серьезный, озабоченный вид, словно ей приходилось очень печься о муже.

Запись от 25 декабря 1967 года: «Вчера вечером перед обедом я словно вернулся в детство. Мои родители всегда дарили нам в сочельник подарок, и Кармен преподнесла мне лучший в моей жизни дар. Она беременна. Мы безумно счастливы, и я просто упился шампанским».

В дневнике содержалась история нормально протекавшей беременности Кармен, перемежавшаяся ошеломляющими подробностями успешных художественных выставок с указанием вырученных сумм. Сальгадо упоминал о магнитофоне, который он приобрел, чтобы записать пение Кармен, что ему никак не удавалось сделать из-за страха, охватывавшего ее перед микрофоном. Сальгадо был в восторге от живота беременной Кармен, достигшего огромных размеров. Он даже просил ее попозировать Франсиско Фалькону. Это предложение привело ее в ужас. Последняя запись гласила: «Врач разрешил мне записать первый в этом мире крик моего ребенка. Его поразила эта просьба. По-видимому, мужчины никогда не присутствуют при родах. Я спросил Франсиско, где он ждал появления на свет своих детей, и он ответил, что не помнит. Когда я спросил, не у постели ли Пилар, он вытаращил глаза от удивления. Неужели я единственный в Испании мужчина, который испытывает благоговение перед этим торжественным моментом? Мне казалось, что уж такого-то гениального художника, как Франсиско, таинство рождения человека должно захватывать не меньше, чем вдохновение».

Странный финал для дневника. Фалькон отсчитал месяцы; получалось, что если Кармен объявила о своей беременности в конце декабря, то ребенок должен был родиться в июле. Он тщательно перебрал вываленные из чемодана бумаги, ища какое-нибудь письменное упоминание о появлении на свет ребенка. В запачканной голубой папке его ждал ответ — свидетельство о смерти Кармен Бласкес, датированное 5 июля 1968 года. В лежавшем под ним медицинском заключении были обстоятельно описаны катастрофические роды, осложненные подскоком давления, почечной недостаточностью, сепсисом и завершившиеся смертью матери и ребенка.

Мысль о запертом чемодане на чердаке дома Сальгадо отдалась в душе Фалькона острой болью. Одинокий старик, посвятивший всю свою жизнь гению Франсиско Фалькона, бродил по улицам, заглядывая в кафе, в магазины, назойливо ища общения, в то время как его единственный шанс на счастье истлевал в сухом пыльном углу.

Налюбовавшись бровями-черточками непритязательной Кармен Бласкес, Фалькон перешел к следующему снимку, запечатлевшему пару в день бракосочетания. Рамон и Кармен держались за руки. Все их счастье выражалось в этом сплетении пальцев. Фалькон с изумлением смотрел на молодого Сальгадо. Последующие тридцать пять лет изменили этого человека до неузнаваемости. Его лицо обвисло под грузом горя.

Пора было заняться магнитофонными лентами, а Фалькон все перекладывал фотографии, пока не наткнулся на снимок своего отца, сидевшего в саду с Кармен. Оба смеялись. Да, его отец всегда любил «чистых» женщин. Мать, Мерседес… он терпел даже эксцентричную Энкарнасьон за ее «добропорядочность». Проглядев все фотографии, Фалькон понял, что тут собрана полная коллекция фотоснимков Кармен. Они были разного размера и сняты множеством фотоаппаратов. Видимо, Сальгадо методично удалил ее из фотографической летописи своей жизни.

Магнитофонные пленки. При мысли о них у Фалькона вспотели ладони. Ему не хотелось слушать эти старые записи. У него дрожали руки, когда он продевал ленту через магнитные головки. Убедившись, что она вся пустая, Фалькон облегченно вздохнул.

Едва завертелась вторая катушка, зазвучали голоса Сальгадо и Кармен. Он упрашивал ее спеть, а она отказывалась. Ее каблуки то громче, то тише стучали по деревянному полу, в то время как Сальгадо умолял всем что ни на есть святого, присовокупив в конце концов, что она же должна оставить ему какую-то память о себе на тот случай, если он, не дай бог, ее переживет. Разговор сменился классической музыкой, за ней последовало фламенко, и Фалькон быстро перемотал пленку до конца.