Севильский слепец

— Похоже, вы у них бывали?

— Лучшее гаспачо в Севилье. Лучший домашний хлеб в Севилье. Лучший окорок, лучшая болтунья, лучшие отбивные котлетки… все лучшее. И к тому же недорого. Ничего эксклюзивного, хотя у них всегда есть стол для тореро и прочих идиотов.

Рамирес открыл плечом заднюю дверь полицейского управления, придержал ее для Фалькона и последовал за ним вверх по лестнице.

— К чему вы клоните? — поинтересовался Фалькон.

— Как, по-вашему, она отреагировала бы, если бы, положим, ее муж решил продать дело? — Ответ-вопрос Рамиреса буквально пригвоздил Фалькона к месту. — Я не упомянул об этом в присутствии Кальдерона, потому что пока могу опираться только на свидетельство уволенных.

— Какое везенье, что именно вы беседовали с ними, — произнес Фалькон. — Ну разве я был неправ, говоря про необходимость строго следовать предписаниям?

— Надеюсь, вы теперь не заставите меня пропахивать адресную книгу? — буркнул Рамирес.

— Так эти парни видели, как Рауль Хименес с кем-то вел переговоры?

— Вы когда-нибудь слышали про сеть ресторанов «Cinco Bellotas» ^[30] которой заправляет некто по имени Хоакин Лопес? Молодой, энергичный, со связями. Он один из немногих в Севилье, кто мог бы завтра же купить и возглавить рестораны Рауля Хименеса.

— Между ним и сеньорой Хименес есть какие-нибудь отношения?

— Не в курсе.

— Это слишком уж замысловато. Замысловато и чудовищно, — проговорил Фалькон, преодолевая последние ступеньки и открывая ногой дверь своего кабинета. — Ну подумайте, инспектор, кого и какими деньгами она могла соблазнить на подобную авантюру — столько времени мотаться за семьей с кинокамерой, а потом пробраться в этакую квартиру и замучить старика до смерти.

— Зависит от того, насколько сильно она этого хотела, — ответил Рамирес. — Уж поверьте мне, у нее рыльце в пушку.

Двое мужчин смотрели из окна кабинета на редеющие ряды машин в опускавшихся на землю сумерках.

— И еще один момент, — продолжил Фалькон. — Что бы убийца ни показывал Раулю Хименесу, тому приходилось тяжко. Он отказывался смотреть, и потому…

Рамирес, чей мозг уже израсходовал свой дневной ресурс, лишь кивнул и вздохнул. Он закурил сигарету, не думая или позабыв о том, что Фалькон терпеть не может, когда дымят в его кабинете.

— Так каково же ваше мнение, старший инспектор?

Фалькон вдруг заметил, что темнота настолько сгустилась, что он видит уже не пустеющую стоянку для автомобилей, а свое отражение в стекле. Собственные глаза, обведенные черными кругами, показались ему пустыми, незрячими, даже пугающими.

— Убийца навязывал ему какой-то зрительный образ, — произнес он.

— Но какой?

— У всех нас есть что-то, чего мы стыдимся, о чем нам неловко или даже больно вспоминать.

Рамирес весь напрягся и словно втянул голову в панцирь — не подступись. Никому не позволялось копаться в том, что у него внутри. Взглянув на его отражение в стекле, Фалькон решил прийти на помощь севильцу.

— Ну, скажем, как в детстве, когда оконфузился перед какой-нибудь девчонкой, или, например, из трусости не заступился за друга, или предал то, во что верил, потому что тебя могли побить. Что-то в этом роде, только перенесенное во взрослую жизнь с взрослыми отношениями.

Рамирес, опустив глаза, уставился на галстук, что означало высшую степень сосредоточенности.

— Вы имеете в виду то, о чем вас предупреждал комиссар Лобо?

Фалькон поразился этой блистательной смене темы. Коррупция — легко удаляемое позорное пятно. Машинная стирка, полоскание и отжим. И все забыто. Это только деньги. Больше ничего.

— Нет, — бросил он.

Рамирес двинулся к двери, сказав, что ему пора. Фалькон кивнул его отражению в стекле.

Внезапно он почувствовал, что выдохся. Тяжелый день навалился ему на плечи. Он закрыл глаза, но его мысли, вместо того чтобы обратиться к обеду, стаканчику вина и сну, продолжали вертеться вокруг вопроса:

Что могло внушить такой ужас?

8

Четверг, 12 апреля 2001 года,

дом Хавьера Фалькона, улица Байлен, Севилья

Хавьер Фалькон сидел в кабинете большого особняка восемнадцатого века, унаследованного им от отца. Эта цокольная комната выходила в галерею внутреннего дворика, в центре которого был фонтан, увенчанный бронзовой фигуркой мальчика, стоящего в изящном арабеске с вазой на плече. Когда фонтан бил, вода выливалась из вазы. Фалькон включал его только летом, чтобы журчание воды создавало иллюзию прохлады.

---

30 «Пять желудей» (исп.)