Уйди скорей и не спеши обратно

Мари– Бель смерила Адамберга испытующим взглядом, пытаясь понять, известно ли ему что-нибудь о Еве. Похоже, ничего.

– Муж несколько лет бил ее, – пояснила она, – не мог сдержаться. Она сбежала, и теперь он ее ищет, чтобы убить, представляете? Как так может быть, что полиция прежде не убьет самого мужа? Никто не должен знать фамилию Евы, так приказал советник, и горе тому, кто попытается ее разузнать. Сам-то он знает, но ему можно, он ведь советник.

Адамберг позволил себе увлечься беседой, время от время поглядывая по сторонам. Ле Герн привязывал урну на ночь к стволу платана. Шум телефонных звонков, который преследовал комиссара от самой работы, понемногу стихал. Чем банальнее была беседа, тем больше он отдыхал. Тревожными думами он был сыт по горло.

– Ясное дело, – разглагольствовала Мари-Бель, развернувшись к комиссару, – Еве это на пользу, она ведь с тех пор мужчин на дух не переносит. Теперь она оживет. Глядя на Дамаса, она понимает, что есть парни и получше того подонка, что ее лупил. Так оно к лучшему, потому что жизнь женщины без мужчины… понятное дело, такая жизнь лишена всякого смысла. Лизбета в это не верит, она говорит, что любовь это сказки для дураков. Говорит, что это чушь собачья, можете себе представить?

– Она была проституткой? – спросил Адамберг.

– Вовсе нет! – ошеломленно воскликнула Мари-Бель. – С чего вы взяли?

Адамберг пожалел о своих словах. Мари-Бель оказалась гораздо наивнее, чем он полагал, и это позволяло ему расслабиться еще больше.

– Это все из-за вашей профессии, – вздохнула Мари-Бель. – Вы во всем видите плохое.

– Боюсь, вы правы.

– А вы-то сами, вы в любовь верите? Я спрашиваю у всех подряд, потому что здесь с Лизбетой никто не спорит.

Адамберг молчал, и Мари-Бель покачала головой.

– Ясное дело, – заключила она, – вы же все по-другому видите. А вот советник за любовь заступается, не важно, чушь это или нет. Он говорит, лучше умереть от любви, чем от скуки. Это точно про Еву. Она прямо ожила с тех пор, как помогает Дамасу с кассой. Только ведь он любит Лизбету.

– Да, – отвечал Адамберг.

Его ничуть не тяготило, что беседа топчется на месте. Чем больше это будет продолжаться, тем меньше ему придется говорить, тем быстрее он забудет о сеятеле и сотнях дверей, на которых в эту самую минуту рисуют четверки.

– А Лизбета не любит Дамаса. Поэтому Ева будет страдать, ясное дело. Дамас тоже будет страдать, а Лизбета – не знаю.

Мари– Бель задумалась над тем, как устроить, чтобы все остались довольны.

– А вы, – спросил Адамберг, – вы кого-нибудь любите?

– Я… – покраснела Мари-Бель, постукивая пальчиком по письму, – у меня двое братьев, мне и с ними забот хватает.

– Вы пишете письмо брату?

– Да, младшему. Он живет в Роморантене, любит получать письма. Я пишу ему каждую неделю и звоню. Мне хочется, чтобы он приехал в Париж, но он боится Парижа. Они с Дамасом не очень приспособлены к жизни. Особенно младший. Приходится во всем ему советовать, даже с женщинами. А ведь он очень красивый, такой белокурый. Но нет, мне вечно приходится его подбадривать, сам – ни в какую. Вот и выходит, что мне нужно даже семейную жизнь им устраивать, ясное дело. Забот хватает, особенно если Дамас собирается годами напрасно сохнуть по Лизбете. А кто потом будет его утешать? Советник говорит, что я не обязана это делать.

– Он прав.

– У него-то это хорошо получается, с людьми. Целый день к нему посетители, так что деньги он честно зарабатывает. И советы у него не какие-нибудь ерундовые. Но я ведь все равно не могу бросить братьев.

– Но это же не мешает любить кого-нибудь еще.

– Мешает, – твердо заявила Мари-Бель. – У меня работа, магазин, я мало с кем вижусь, ясное дело. Здесь мне никто не нравится. Советник говорит, что мне надо поискать в другом месте.

Стенные часы пробили половину восьмого, и Мари-Бель подскочила. Она быстро сложила письмо, наклеила марку и сунула конверт в сумку.

– Извините, комиссар, мне нужно идти. Дамас меня ждет.

Она убежала, Бертен подошел забрать стаканы.

– Болтушка, – сказал он, как бы извиняясь за Мари-Бель, – Не слушайте, что она тут плетет о Лизбете. Мари-Бель ревнует, боится, что та похитит у нее брата. Вполне понятно. Вот Лизбета, она выше этого, только не все это понимают. Будете ужинать?

– Нет, – ответил Адамберг, вставая. – У меня дела.

– Скажите, комиссар, – спросил Бертен, провожая его до двери, – надо рисовать четверку на двери или не надо?