Жемчужина императора

– Насколько я понял из слов дикарки, это ее муж, – пояснил он. – Иными словами, она была куда больше предана Агалару, чем бедной Тане. Ей просто-напросто было поручено присматривать за графиней: бедняжка могла переезжать сколько угодно, она все равно тащила за собой это каторжное ядро...

– Мы позволим ей плакать сколько угодно после того, как она скажет, где Морозини! – перебил его Адальбер. – Спросите у нее, куда она в тот раз шла со своим ведром и с хлебом! И, пожалуйста, как можно более решительно! Иначе я сам этим займусь...

– Вам все равно потребуется переводчик: по-французски она знает всего несколько фраз. То, что совершенно необходимо знать прислуге.

Но монголка не отвечала на вопросы, она упрямо молчала, сжав губы в тонкую линию на восковом лице. Тем временем братья Васильевы, вооружившись электрическими фонариками, обшаривали парк. Вскоре Алеша вернулся – один, поскольку его братья продолжали искать.

– Мы ничего не нашли, потому что ничего там нет. Сад состоит из заросшего травой куска земли, маленькой рощицы, а за ним идет, довольно высоко над дорогой, нечто вроде плато с непролазными кустами... Мои братья продолжают искать, больше для очистки совести, чем ради чего-то еще. Пленника здесь нет... Ну, и где в таком случае искать дальше?

Адальбером овладела настоящая ярость. Он бросился к монголке с криком:

– Клянусь вам, сейчас она заговорит! Эта женщина знает, где он. Я в этом уверен! Она должна заговорить! Должна! Говори, черт тебя возьми! – он в отчаянии разрыдался и вцепился в женщину.

Его оттащили. На Тамару его рыдания не произвели ровно никакого впечатления, точно так же, как и само его внезапное нападение. Стоя на коленях рядом с телом мужа, по-прежнему со связанными руками, она затянула что-то тихое и монотонное, но действовавшее сильнее любых криков. И тогда в дело вмешалась Маша.

– Предоставьте это мне! – спокойно сказала она. – Я, кажется, знаю, что надо ей сказать...

Она опустилась на колени рядом с Тамарой... и запела.

У тех, кто ее слушал, мороз пробежал по коже. Никогда еще голос цыганки не был таким теплым, таким берущим за душу. Тем не менее мелодия не походила ни на одну из тех песен, какие они слышали раньше. В ней было что-то более дикое, героическое и вместе с тем отчаянное...

– Что это она поет? – прошептал Карлов. – Не понимаю... – Это, кажется, что-то монгольское, – ответил Алеша. – Понятия не имею, откуда она такое знает...

Одно было несомненно: на Тамару песня подействовала. Она повернула голову к цыганке и слушала с таким напряженным вниманием, что это ощутили все присутствующие. Вскоре, не переставая петь, Маша развязала веревку, стягивавшую запястья Тамары и, встав, протянула ей руку. Та, не отпуская руки певицы, в свою очередь поднялась. Казалось, жизнь монголки зависит от этого голоса, этого взгляда...

Рука в руке, женщины направились к двери и вышли из дома... Адальбер и Мартин хотели броситься им вслед, но Алеша их удержал:

– Пойдем следом, но на некотором расстоянии!

Ночь, до сих пор непроглядно темная, начала уступать место рассвету, и в силуэтах двух этих женщин, медленными шагами удалявшихся сквозь ленты наползавшего с реки тумана, скользившие среди деревьев, было что-то завораживавшее. Маша продолжала петь... Те, кто шли следом, старались ступать тише, они затаили дыхание, сознавая, насколько хрупка связь между певицей и той, что так напряженно ей внимает...

Наконец они вышли из рощицы и оказались на возвышенности, о которой говорил Алеша. Оттуда открывался вид на Сену, на темный массив Булонского леса и огни города. Внезапно Тамара присела на корточки среди высокой травы, принялась раздвигать эту траву, перемешанную с землей, потом, выпрямившись, поглядела на Машу. Та умолкла и протянула к Тамаре обе руки, но монголка с криком, напоминавшим рыдание, увернулась от нее, подбежала к краю земляной террасы и бросилась в пустоту...

И Маша не сделала ни единого движения, чтобы ее удержать.

Только трижды перекрестилась.

Мужчины уже были там, на этом расчищенном клочке земли. Их взглядам открылась железная крышка с ручкой, они ее приподняли. Адальбер, стоя на коленях у края отверстия, опустил руку с фонариком в яму, откуда шел тяжелый запах. То, что он увидел, привело его в ужас:

– Господи! – воскликнул он, едва не задохнувшись. – Он там... на дне этой ямы... И похоже... похоже, что он мертв!

Однако со дна колодца донесся слабый голос: