Гибель веры

– «Четыреста пятьдесят один градус по Фаренгейту». Хоть этого не делаем. – Он попытался улыбкой подкрепить это слабое утешение.

– Пока не делаем. – И переключила внимание на студента, подошедшего к столу.

На Пьяцце Брунетти остановился и смотрел на Сан-Марко через заводь; потом повернулся и устремил взор на забавные строения Базилики. Он читал о какой-то местности в Калифорнии, куда ласточки каждый год прилетают в один и тот же день. День Святого Иосифа, кажется?… Тут в изрядной степени то же самое – туристы как будто вновь возрождаются во вторую неделю марта, ведомые неким внутренним компасом, что приводит к этому конкретному озеру. Каждый год их становится больше, и каждый год город делается все более гостеприимным к ним, – но не к своим гражданам. Фруктовая торговля закрывается, сапожники бросают дело, и все заполоняют маски, машинные кружева и пластмассовые гондолы.

Он знал это свое состояние духа – скверно, никуда не годится; несомненно, оно усилено столкновением с «Опус Деи»; но ему известно и как с ним справиться – просто надо немного пройтись. И пошел обратно вдоль Рива дельи Скьявони: справа вода, слева отели… Добрался до первого моста, быстро двигаясь под вечерним солнцем, и ему стало лучше. А когда увидел буксиры, пришвартованные к берегу – в линеечку, по порядку, каждый со своим латинским названием, – почувствовал, что настроение поднялось и поплыло в сторону Сан-Джорджо на волнах от проходящего пароходика.

Указатель на больницу Санти-Джованни-э-Паоло решил за него, и через двадцать минут он оказался там. Медсестра на вахте того этажа, куда перевели Марию Тесту, сообщила ему, что в состоянии ее перемен нет и ее перевели в отдельную палату – номер 317, прямо по коридору и направо.

Около 317-й палаты стоял пустой стул, а на нем разворотом вниз – последний выпуск «Тополино». Не думая и не стучась он открыл дверь в палату и вошел; инстинкт быстро сдвинул его в сторону от бесшумно закрывшейся двери, глаза обежали помещение.

На кровати лежало что-то укрытое одеялом, вверх и вниз к пластиковым бутылкам отходили трубки. Толстая повязка на плече все еще была на месте, как и та, что на голове. Но особа, которую Брунетти увидел, подойдя к кровати, как будто другая: нос заострился – тонкий клюв, глаза запали в глазницах, а тела почти не видно под покрывающими его тканями, так она похудела за это короткое время.

Как в прошлый раз, стал вглядываться в ее лицо в надежде, – может быть, что-нибудь выразит… Она тихо-тихо дышала, с такими долгими перерывами между вдохами, – он уже начинал бояться, что следующего не будет.

Оглядел комнату: ни цветов, ни книг – никакого следа человеческого присутствия. Как это странно и как, в сущности, печально… Красивая женщина, в расцвете лет скована и не способна почти ни на что, кроме дыхания, – и ни одного признака, что кому-то в целом мире есть до этого дело и хоть одна душа страдает при мысли – расцвет ее не вернется.

Когда он вышел из палаты, на стуле сидел Альвизе, уже погруженный в чтение; при его приближении даже глаз не поднял.

– Альвизе! – воззвал он.

Тот оторвал отсутствующий взор от комикса, узнал Брунетти, вскочил и отдал честь, все еще держа его в руке.

– Да, синьор?

– Где ты был?

– Я все задремывал, синьор, вот и пошел за кофе. Что же мне – заснуть и чтобы кто-нибудь ворвался в палату.

– А пока тебя не было, а, Альвизе? Тебе не пришло в голову, что кто-то может это сделать, пока тебя нет?

Превратись Альвизе в Кортеса, застывшего на склоне Дарьена ^[29], не остолбенел бы так.

– Но откуда им знать, когда я отхожу.

Брунетти на это ничего не сказал.

– Ну ведь не знают же, синьор?

– Кто тебя сюда поставил, Альвизе? – спросил Брунетти.

– Там в офисе список, синьор; мы сюда ходим по очереди.

– Когда тебя сменят?

Альвизе сунул комикс на стул и посмотрел на часы:

– В шесть, синьор.

– Кто тебя сменяет?

– Не знаю, синьор. Я только на свои назначения смотрю.

– Так вот, я тебе предписываю не уходить с места, пока не освободишься.

– Да, синьор. То есть нет, синьор.

– Альвизе, – Брунетти так придвинул к нему лицо, что почуял острый запах кофе и граппы в дыхании полицейского, – если я приду сюда и увижу, что ты опять сидишь и читаешь или тебя нет перед дверью, – тебя уволят из полиции с такой скоростью, что ты даже не успеешь объясниться со своим профсоюзным деятелем.

---

29 Намек на строки из сонета великого английского поэта Джона Китса (1795-1821) «По случаю чтения Гомера в переводе Чепмэна» (1816): Вот так Кортес, догадкой потрясен, Вперял в безмерность океана взор, Когда, преодолев Дарьенский склон, Необозримый встретил он простор. (Перевод С.Сухарева)