Гибель веры

Что ж, почему бы не открыть ей хотя бы что-то.

– Если есть хоть доля правды в вашем… – начал Брунетти, но тут же понял, что не знает, как это назвать: обвинение не обвинение, скорее комментарий к некоему совпадению. Он переиначил фразу: – Исходя из того, что вы мне рассказали, вам, скорее всего, лучше не сталкиваться с руководством casa di cura. – И тут комиссар сообразил, что понятия не имеет, кто там всем заправляет. – Когда вы слушали этих старых женщин, у вас не сложилось впечатления, кому – я имею в виду кому лично – они хотели оставить свои деньги?

– Я думала об этом, – девушка понизила голос, – и не хотела бы говорить.

– Ну будет вам, Мария, мне кажется, вам нельзя уже выбирать, о чем вы хотите говорить и о чем нет.

Она кивнула, но как тот, кого вынуждают признать справедливость слов, которые от этого не становятся приятнее.

– Они могли бы оставить деньги всему casa di cura или директору. Или ордену.

– А директор кто?

– Доктор Мессини, Фабио Мессини.

– Еще кому?

Подумав с полминуты, она ответила:

– Может быть, падре Пио. Он так добр к пациентам, многие его очень любят. Но не думаю, чтобы он принял хоть что-нибудь.

– А мать-настоятельница?

– Нет. Орден запрещает нам чем-либо владеть. Точнее, женщинам.

Брунетти потянул к себе листок бумаги.

– Вы знаете фамилию падре Пио?

Тревога появилась у нее в глазах.

– Вы не собираетесь его допрашивать, правда?

– Нет, думаю, что нет. Но хотел бы ее знать. На случай необходимости.

– Кавалетти.

– Вы что-нибудь еще о нем знаете?

– Нет. Он просто приходил дважды в неделю выслушивать исповеди. Если кто-нибудь очень плохо себя чувствовал, приходил соборовать. У меня редко было время с ним поговорить. В смысле, вне исповедальни. – Она примолкла, потом добавила: – В последний раз я видела его примерно с месяц назад, на именинах матери-настоятельницы – двадцатого февраля.

Внезапно рот ее сжался, глаза сузились, – так бывает, когда неожиданно настигает боль. Брунетти наклонился вперед в кресле, испугавшись – уж не упадет ли в обморок. Но глаза ее вновь распахнулись, и она, глядя через стол, подняла руку, отстраняя его.

– Вот ведь как странно: помню день ее именин, – девушка отвернулась, потом опять посмотрела на него, – а вот своего дня рожденья не могу вспомнить. Только именины Иммаколаты – восьмого декабря. – Она покачала головой – то ли сокрушенно, то ли удивляясь. – Как будто часть моего «я» была от меня отторгнута на все эти годы. Не могу вспомнить, когда он, мой день рождения.

– Можно считать днем рождения дату вашего ухода из монастыря. – Он смягчил свое предложение улыбкой, не желая ее обидеть.

Она встретилась с ним взглядом на секунду, потом поднесла два пальца правой руки ко лбу и потерла его, опустив глаза.

– La Vita Nuova, – промолвила она скорее себе, чем ему, и без предупреждения поднялась на ноги.

– Я, пожалуй, пойду, комиссар.

Глаза ее были не так спокойны, как голос, и комиссар не сделал попытки ее задержать.

– Не могли бы вы назвать мне пансион, где остановились?

– «Пергола».

– На Лидо?

– Да.

– А людей, которые помогли вам?

– Зачем вам их имена? – Она не на шутку встревожилась.

– Потому что не люблю пребывать в неведении, – дал он честный ответ.

– Сасси, Витторио Сасси. Улица Морозини, номер одиннадцать.

– Спасибо. – Имена он записывать не стал.

Она повернулась к двери, и на миг ему показалось, – сейчас спросит, что он собирается делать в связи с тем, что уже узнал, но она не спросила. Он встал, обошел стол с намерением по крайней мере открыть перед ней дверь, но она его опередила. Сама открыла дверь, глянула на него, не улыбнулась и вышла из кабинета.

Глава 2

Брунетти вернулся к созерцанию своих штиблет, но мысли его унеслись далеко. Ими полностью завладела его мать, годами странствовавшая по неизведанным тропам безумия. Страх за ее безопасность бился в сознании раненой птицей, хотя комиссар прекрасно знал, что для нее осталась лишь одна, последняя, окончательная безопасность – та, которой он не мог желать для нее сердцем, что бы ни подсказывал разум. Невольно его затянуло в воспоминания о последних шести годах, и он не заметил, в какой момент стал перебирать их, словно бусины каких-то отвратительных четок.

Внезапным яростным пинком Брунетти закрыл ящик и поднялся. Сестра Иммаколата – пока он не мог называть ее иначе – уверяла, что его матери ничего не угрожает; но не было и доказательств того, что опасность существует для прочих. Старики умирают, и часто это освобождение для них и для окружающих, вот и у него… Он снова подошел к столу, взял список, который она ему оставила, снова пробежал глазами: имена, возраст…