Эфиоп, или Последний из КГБ. Книга I

Конечно, великий русский художник Борис Кустодиев был не так прост, как это перечисление, — он был большим шутником, он был Михаилом Зощенкой в русской живописи (будь он жив, не проскочить ему мимо Жданова), а знаменитая «Купчиха» является всего лишь первой (и очень пристойной) частью кустодиевского триптиха, писанного им в манере насмешливого гротеска, условно так и названного искусствоведами «Какую Россию мы потеряли». Второй же частью триптиха является известный кустодиевский «Большевик» (листья дуба с «Купчихи» точно стыкуются и составляют общую массу с дубовыми листьями на «Большевике»). Идет, шагает по городу «новый русский» — суровый мрачный гигант, страшный человечище в какой-то черной пролетарской спецодежде и с древком флага в двух мозолистых кулаках. Трудно определить, токарь ли это высокого разряда, помощник ли машиниста или простой чернорабочий — ведь Кустодиев писал не какого-то конкретного представителя профсоюза металлистов, а именно Пролетария, большевистского пролетария, черножопого Гулливера с кровавым флагом, застилающим небо, тяжелым шагом, не разбирая дороги, идущего в баню по чистенькому воскресному городу, ничего и никого не замечающего под ногами и, как говорится, «на всех кладущего с прибором». Город пролетарию но колено, а самые высокие здания — по ядра; он слепо сметает все на своем пути, рушатся дома, обыватели в ужасе разбегаются под его ногами. Эта часть триптиха символизирует Октябрьскую революцию и соответствует по замыслу известной картине француза де'Лакруа «Свобода на баррикадах»; вот только у Кустодиева — большевик Пролетарий в грязной слесарной робе, а у де'Лакруа — распоясанная француженка Свобода с опаленной порохом грязной обнаженной грудью.

И наконец, последняя, тайная, эротическая часть триптиха под условным искусствоведческим названием «Большевик с купчихами в бане». Эта часть триптиха символизирует Россию, которую мы приобрели. Она хранится в картинной галерее Ватикана и ничего не стоит, потому что бесценна. Она, третья часть, известна лишь немногим избранным искусствоведам. На этом захватывающем дух полотне изображены могучие обнаженные пружинистые купчихи, в одной из которых опять угадывается купчиха Кустодиева, — эти горы рубенсовского мяса в клубах пара лупят друг дружку и заодно голого большевика дубовыми вениками по спинам, плечам, животам, афедропам и занимаются лесбийской, французской, ну и, конечно же, русской Любовями прямо на раскаленном стоградусном полке, застеленном мокрым кровавым флагом. В нижней части картины па нижнем полке развислись, расползлись, расплылись, размазались в манере Сальвадора Дали — шайка с пивом, в которой томится березовый веник, одна початая и две пустые бутылки из-под смирновской водки, черная икра в глубокой тарелке, дубовая вобла, несколько картофелин в мундире, а в центре композиции стоймя стоит громадный, багровый, распаренный ствол большевика с прилипшими к нему дубовыми листочками.

Кустодиев писал этот триптих по заказу русского миллионера Рябушинского под щедрый аванс, но заказчик бежал из Питера, картины попали в кабинет Троцкого, потом на Лубянку к Дзержинскому. В трудные времена послеграждаиской разрухи в целях восстановления Ковровской трикотажной фабрики «Большевик с флагом» и «Большевик в парной с бабами» были проданы за бестолковую цену американцу Арманду Хаммеру («Купчиха за чаем» осталась в Гохране), который проиграл обоих «Большевиков» в карты знатному мафиози из Сицилии. После поголовного и бессудного расстрела итальянскими чернорубашечниками всей сицилийской мафиозной структуры (расстреливали, понятно, не структуру, а мафиози всех рангов) «Большевик с флагом» достался Муссолини, а «Большевик в парной» — самому Папе Римскому. После расстрела Муссолини на дороге в Бонцаниго «Большевик с флагом», в качестве военной репарации, перебрался в Офир; ну а «Большевика в парной» до сих пор невозможно вызволить из картинной галереи Ватикана.

ГЛАВА 12. Лирическое отступление

Несмотря на огромный талант рассказывать и умно болтать моего любимого писателя Лоуренса Стерна, отступления тяжелы даже у него.

Л. Толстой

Что еще происходило в тот високосный год, забитый, как пограничный столб, в нынешнее летоисчисление кирпичом знаменитого романа Джорджа Оруэлла «1984»?

Со смертью Брежнева покатились с горы новые времена, а Джордж Оруэлл оказался пророком почище колдуна Мендейлы Алемайеху, потому что «1984» стал последним классическим советским годом; после него пришли семь тощих коров и сожрали семь толстых коров, и потом сами подохли. Жалко было и тех, и тех.