Чужая маска

– Что случилось, Ирочка? – мягко спросил Березин. – Тебе не спится?

Она неопределенно качнула головой: то ли «да», то ли «нет», то ли «отстань».

– Я тоже не могу заснуть, – продолжал он. – Услышал, что ты встала, и вышел. Может быть, выпьем чего-нибудь, чтобы заснуть? Коньяк? Вермут?

– Мы же пили шампанское за ужином, Сережа, – сказала она едва слышно. – Не нужно мешать его ни с чем, голова утром будет болеть.

Сергей Николаевич заглянул ей в лицо и понял, что Ирина плакала. Глаза были красными, веки – припухшими, на щеках выступили розоватые пятна. Он опустился на колени у ее ног, взял за руки.

– Ира, я дурак, да? Я не знаю, как правильно поступить. Я боюсь тебя обидеть, оскорбить. Я не хочу, чтобы ты подумала, что я отношусь к тебе как к бывшей проститутке и именно поэтому позволяю себе…

Она наклонилась к нему, нежно коснулась губами его губ, и Березин с радостным восторгом обнял ее, чувствуя пальцами сквозь тонкую ткань халатика ее горячую кожу. Они уже лежали рядом на диване в гостиной, освещаемой мерцающим светом безголосого телевизионного экрана, и руки Березина уже давно справились со столь незначительной преградой, каковой являлся шелковый пеньюар Ирины, и она прижималась к нему всем телом… Но опять что-то случилось. Он ничего не мог с этим сделать. Все, что он в этот момент чувствовал и переживал, он чувствовал и переживал умом и сердцем. Только умом он понимал, что нашел наконец ту женщину, которая может сделать его счастливым, и только сердцем он понимал, что они созданы друг для друга, известный политик и профессиональная шлюха. Но его тело не желало этого понимать. Оно не хотело этой близости, и Березин ничего не мог с этим поделать.

Ирина очень старалась, она использовала все свое мастерство, накопленное и отточенное с сотнями самых разных клиентов, пьяных и трезвых, испуганных и слабых, неумелых и садистски изощренных. Но ничего не получалось. Наконец Березин мягко отстранился от нее и встал.

– Ты, наверное, устал, – неуверенно произнесла Ирина, боясь поднять на него глаза. – Не нужно расстраиваться из-за этого, Сережа. У нас все получится. У нас с тобой ведь до сих пор все получалось, правда? И это получится.

Он выключил телевизор, убрав дурацкие кривляющиеся рожи в обрамлении немыслимых причесок, и в комнате стало совсем темно. Он сел в кресло, с трудом различая силуэт Ирины в светлом шелке на темном фоне велюровой обивки дивана.

– Ира, я должен объяснить тебе… Вряд ли у нас что-нибудь получится. Ты очень хорошая, Ирочка, ты замечательная, добрая, но я не могу… Я все время помню о том, сколько мужчин пользовались твоим телом, сколько чужой спермы влито в твое нутро. Ты понимаешь меня?

– Да, – тихо ответила она, даже не пошевелившись. – Разве твоя жена была не такой?

– Это другое. Ты не обижайся, но ведь я любил ее, я очень ее любил, когда женился на ней. А когда потом из нее стала вылезать всякая гадость, когда она начала пить, принимать таблетки, шляться по случайным и не случайным мужикам, я все равно продолжал хотеть ее, потому что мое сердце помнило, как сильно я ее любил. В последнее время мы с ней не были близки, ты это знаешь, она совсем потеряла разум, почти ничего не соображала.

– Значит, ты никогда не сможешь любить меня? Ты никогда не простишь мне того, что я была проституткой?

– Ира, ну что ты говоришь! При чем тут «простишь» или не «простишь»? Ты ни в чем не виновата передо мной, ты не сделала мне ничего плохого, совсем наоборот, ты помогла мне и продолжаешь помогать, ты ухаживаешь за мной, ведешь мой дом, принимаешь моих гостей. Ты моя жена, Ира. Мы с тобой это придумали, и с этим мы с тобой умрем. Этого мы уже не сможем изменить, и я не хочу это менять. Я хочу быть твоим мужем, видеть тебя каждый день, заботиться о тебе, есть твои замечательные пироги, хвастаться друзьям и журналистам, какая у меня потрясающая жена, я хочу хвастаться тобой и гордиться тобой, я хочу просыпаться и засыпать рядом с тобой. Но я не смогу сделать самого главного… Прости, Ира, я не смогу.

– Но почему? Почему, Сережа? Я тебе отвратительна? Я кажусь тебе грязной?

Он молчал. Господи, ну что он мог ей сказать? Да, она казалась ему грязной. Да, он все время помнил о том, сколько раз ее лоно раскрывалось навстречу многочисленным мужчинам, чьих имен она не знала, мужчинам пьяным и агрессивным, отвратительным и вонючим, глупым и гнусным. И одна только мысль об этом парализовала его. Единственная женщина на свете, к которой он испытывал такую необъяснимую и такую огромную нежность, казалась ему грязной и порченой, и его тело отчаянно сопротивлялось тому, чтобы войти в нее.