Я умер вчера

Мы просидели в баре до глубокого вечера. Лутов задавал вопросы, я добросовестно отвечал на них, раскрывая перед ним технологию создания телевизионных программ и рассказывая о тонкостях взаимоотношений с каналом, которому программа будет продаваться. Мне очень хотелось выглядеть в его глазах опытным и компетентным, и я даже пошел на то, чтобы раскрыть перед ним некоторые секреты, которые обычно огласке не предаются. Но я верил ему. И (страшно признаться) хотел ему понравиться. Каким-то отстраненным взглядом наблюдая за ситуацией, я понимал, что такой центр, о котором он рассказал, это полная глупость и благотворительные слюни. Религиозная чушь. Веру они, видите ли, дают! Но другая часть меня, включенная в ситуацию, в разговор с Лутовым, этого не видела, она просто наслаждалась обществом умного и серьезного человека, который не пытался учить меня жить и не давал никому никаких оценок, зато рассуждал здраво и логично.

– Спасибо, Александр Юрьевич, – сказал на прощание Лутов, крепко пожимая мне руку, – я обдумаю все, что вы мне рассказали. Если возникнет надобность, я могу попросить вас проконсультировать меня еще раз?

– Разумеется. Буду рад оказаться полезным, – искренне ответил я.

На том мы и расстались. Больше он мне не звонил. Первое время я часто вспоминал его, особенно когда приходилось общаться с людьми, разительно непохожими на него, амбициозными, неумными, суетливыми. Потом, после того, как я узнал о собственной грядущей кончине, я как-то забыл о нем, как, впрочем, и о многом другом.

А после встречи с убийцей вспомнил. Я понял, что не хочу умирать. Но заявлять на Вику в милицию я тоже не хочу. И прозябать в нищете не хочу. Я хочу жить.

И я позвонил Лутову.

ГЛАВА 7

Он встретил меня улыбкой, и, почувствовав тепло его серых глаз, я удивился тому, что не позвонил раньше. Только сейчас, оказавшись рядом с ним, я понял, как мне было плохо все время. Почему я так легко смирился со смертью? Только потому, что она исходила от Вики, которую я обожал и которой готов был простить все? Наверное. А может быть, потому, что я и в самом деле не борец, я всегда легко отступал, сталкиваясь с сопротивлением или с препятствиями, мне проще было отказаться от задуманного, чем прилагать усилия к тому, чтобы преодолеть то, что мешает достижению цели.

На этот раз Лутов был не в костюме, как раньше, а в джинсах и темно-сером свитере, точь-в-точь такого же цвета, как его глаза. Я приехал к нему домой, и вполне понятно, что дома он ходил не при параде. Обычная двухкомнатная малогабаритка с тонкими стенами, пропускающими каждый звук, как раз в такой мы и прожили много лет с Викой и моей сумасшедшей матерью.

– У вас очень знакомое выражение лица, – сказал он почти сразу же, усадив меня в комнате на жесткий, неудобный старый диван.

– Почему знакомое? – удивился я.

– Именно такие лица бывают у наших пациентов, когда они впервые приходят к нам. Выражение ужаса, отчаяния и решимости. У вас что-то случилось?

– Случилось.

Я не стал рассказывать Лутову про Вику и про нанятого ею киллера, просто постарался дать понять, что хотел бы, как выразился сам Лутов, стать членом их коллектива.

– Я рад, – коротко ответил он. – Но, если помните, я говорил вам, что у нас существуют правила, которым должны подчиниться все, кто к нам приходит. Эти правила не всем нравятся, и многие отказываются от жизни в нашем центре.

– Что это за правила?

– Мы все – одна семья. В полном смысле этого слова. Вы понимаете? В полном.

– Не понимаю, – я покачал головой. – Все друг с другом спят, что ли?

– Не упрощайте, Александр Юрьевич. Все друг друга любят, все друг другу верят, все друг о друге заботятся, и никто никому не хочет зла. А вопрос, кому с кем спать, решается в добровольном порядке. Но в браке наши пациенты друг с другом не состоят. Это закон.

– Почему? – Я не мог скрыть удивления. – Что плохого, если два человека познакомятся в вашем центре и поженятся?

– Вы сами поймете, если придете к нам. Сейчас обсуждать это бессмысленно. Скажу лишь, что оформление брака между нашими пациентами ведет к осложнениям финансовых отношений. Это и есть самое важное и самое трудное.

Лутов замолк, и я с напряжением ждал продолжения, понимая, что самое существенное он скажет именно сейчас. Неужели какое-то правило, которое должны соблюдать пациенты кризисного центра, окажется настолько неприемлемым для меня, что мне придется расстаться с надеждой остаться в живых? Ни за что! Что бы Лутов ни сказал, я все приму. Это моя единственная соломинка, схватившись за которую я смогу выплыть. Все остальные пути ведут либо к смерти, либо к нищете и ежедневному кошмару пребывания рядом с матерью.