Все не так

Пришлось мне объяснять этому недоумку, что не всякую правду надо говорить вслух, потому что есть определенные правила, по которым люди живут, и правила эти нарушать нельзя. Думать ты можешь все, что угодно, а вслух говорить надо только то, что правильно. А правильно – это относиться к смерти как к большому горю, даже если от этой смерти для тебя наступают хорошие последствия.

– Но это лицемерие! Это двуличие! Так нельзя! – возмутился Вовка.

– Это не двуличие, а соблюдение правил.

Больше мы к этому никогда не возвращались. Повторяю, не могу сказать точно, какое действие на Вовку оказали наши профилактические меры, но на нас с Валькой они определенно повлияли: мы так старательно убеждали его в том, что он – дурак и сволочь, дабы отвести от себя удар, что сами в это поверили. И еще много лет относились к младшему брату соответственно. Безнравственный придурок, бессердечный эгоист, мерзавец, из которого не вырастет ничего хорошего.

И родители к нему так же относились. Они долго не могли простить Вовке сказанных в день смерти Вани слов (которых он на самом деле не говорил) и поминали ему тот эпизод при каждом удобном и неудобном случае. А для нас с Валькой все обошлось.

Теперь Володя – мамин любимчик, она нарадоваться на него не может и считает идеальным сыном, с которого мы все должны брать пример. Вот ведь как жизнь поворачивается… Или это гены так играют?

Глава 5

Павел

Про Елену я рассказывал следователю без личных подробностей, не хватало еще мне признаваться в своей дурацкой, так ничем и не окончившейся любви. Однако о подозрениях своих упомянул. Кто его знает, а вдруг это важно для расследования убийства?

– Значит, ты думаешь, что Тарасова – любовница Владимира Олеговича и ребенок у нее от него, – подытожила Галина Сергеевна. – Ну что ж, это я проверю. Но странно, что никто об этом ни словом не обмолвился, я ведь всех по нескольку раз допрашивала.

– Может, не знают, – предположил я. – Или не хотят, чтобы Муза Станиславовна узнала, берегут ее, она ведь очень слабенькая.

– Возможно, возможно, – Парфенюк покивала головой. – Я смотрю, жизнь-то у вас там богатая на события. Сколько мы с тобой разговариваем, уж пятый день, почитай, а дальше первых шести месяцев твоей работы не ушли.

– Это только вначале так было. Потом все слилось.

– Вот даже как? – Она приподняла брови. – А что так?

– Все стало привычным, и я уже ни на что внимания не обращал. И вообще, у меня депрессия была. Я только о своих травмах думал и о своей загубленной жизни. Очнулся только тогда, когда…

Я запнулся. Следователь посмотрела с любопытством.

– И когда же ты очнулся, друг мой сердечный?

* * *

…когда понял, что так пить больше нельзя. Я не напивался вусмерть, как в тот раз, когда мое состояние бросилось в глаза папане, я пил умеренно, но каждый день. Сначала в клубных компаниях, потом все чаще дома, в одиночку, потому что катастрофически не высыпался и старался пораньше лечь. Приезжал с работы, выпивал и ложился спать.

Все, что я делал на работе, я делал автоматически, ни во что не вдумываясь и действительно ни на что не обращая внимания. Если бы не поездки в стрелковый клуб по вторникам, четвергам и воскресеньям, я бы даже, наверное, не мог сказать, какой нынче день недели. Я ежедневно, как полагается, заполнял «талмуд» и чертил графики, но, если вы спросили бы меня, какие показатели я туда внес, я бы не ответил. Жил будто на автопилоте.

И в один прекрасный день, сидя в столовой за обедом, услышал, как Лариса Анатольевна говорит Дане:

– Ну, детка, давай, старайся. Тебе совсем чуть-чуть осталось. В июне приедет из Лондона Тарас, вот уж он удивится, когда увидит, какая ты стала!

Я перевел глаза на Дану, но ничего особенного не увидел. Все то же, что и вчера, и позавчера.

Тогда я посмотрел в окно и понял, что июнь уже совсем скоро. Боже мой, ведь только что был декабрь, и я шел вместе с Даной к Владимиру выяснять отношения, и был глубокий снег… Это последнее, что я отчетливо помнил. А сегодня что? Я точно знал, что среда, потому что вчера возил Дану стрелять и повезу завтра, но вот какой месяц?

Отставив тарелку, я крупной рысью направился в «тренажерку» и замер перед приколотыми к доске листами ватмана. Кривая нагрузок идет круто вверх, кривая показателей веса неумолимо ползет вниз. А кстати, когда это мы начали отмечать вес на графиках? Мы же этого с самого начала не делали… Видно, в какой-то момент я изменил решение, но вот в какой? Я этого не помнил. Дана сбросила двадцать один килограмм. Ни фига себе приколы! А я-то куда глядел? Схватив «талмуд», я перепроверил цифры, заодно поинтересовавшись и датами. Оказалось, что уже середина мая.