Перси Джексон и Море чудовищ

— Мы доплывем обратно до судна, — сказал я. — Все в порядке. Просто держись.

Аннабет кивнула, чтобы дать мне понять, что ей уже лучше, потом пробормотала что-то еще, но я не расслышал из-за воска в ушах.

Я заставил течения провести нашу воздушную подводную лодку мимо скал и сквозь колючую проволоку к «Королеве Анне», которая медленно, но уверенно держала курс прочь от острова.

Мы оставались под водой, следуя за кораблем, пока я не решил, что мы вне пределов досягаемости сирен. Затем я вынырнул на поверхность, и наш воздушный пузырь лопнул.

Я приказал веревочному трапу спуститься с корабля, и мы взобрались на борт.

Затычки из ушей я не вынимал просто для верности. Мы плыли, пока остров окончательно не исчез из виду. Аннабет, съежившись, сидела на полотенце на передней палубе. Наконец она взглянула на меня все еще затуманенным и печальным взглядом и еле слышно произнесла:

— Все, отпустило.

Я вытащил затычки. Никакого пения слышно не было. День стоял тихий, только волны плескались о борт корабля. Туман испарился, исчез в голубизне небес, словно острова Сирен никогда не существовало.

— Ты в порядке? — спросил я.

Едва сказав, я понял, как неуклюже это прозвучало. Все ведь и так очевидно.

— Я не понимала, — пробормотала Аннабет.

— Чего?

Ее глаза были такого же цвета, как туман на острове Сирен.

— Какой может быть сила искушения.

Мне не хотелось рассказывать Аннабет о том, что я видел счастье, обещанное ей сиренами. Я чувствовал себя так, словно незаконно проник на чужую территорию. Но мне показалось, что в этом — мой долг перед Аннабет.

— Я видел твой перестроенный Манхэттен, — сказал я. — И Луку, и твоих родителей.

— Ты видел это? — вспыхнула Аннабет.

— Помнишь, что Лука сказал тебе на «Принцессе Андромеде»… чтобы начать все заново, надо перестроить старое…

Аннабет закуталась в одеяло.

— Моя роковая ошибка. Вот что сирены показали мне. Мою роковую слабость — хубрис.^[17]

— Эта коричневая дрянь, которую кладут на сэндвичи с овощами? — Я заморгал от удивления.

Аннабет, в свою очередь, вытаращила на меня глаза.

— Нет, рыбьи мозги. Ты имеешь в виду хумус.^[18] Хубрис, то есть высокомерие, гораздо хуже.

— Что может быть хуже хумуса?

— Высокомерие — это крайняя степень гордыни, Перси. Сознание, что ты можешь делать все лучше кого бы то ни было… даже богов.

— И ты такое испытывала?

Аннабет опустила глаза.

— Перси, неужели у тебя никогда не возникало чувства, что мир — это помойка? Что, если бы мы смогли начать все заново, представляешь? Никаких войн. Никаких бездомных. Никаких домашних заданий на лето.

— Ну-ну, дальше.

— Иными словами, западная цивилизация впитала в себя многое из самых лучших достижений человечества — вот почему огонь все еще горит. Вот почему Олимп все еще здесь. Но иногда приходится наблюдать ужасные вещи. И ты начинаешь размышлять как Лука: «Если я смогу уничтожить все это, я смогу создать все намного лучше». Ты никогда не испытывал подобного чувства? Что мог бы лучше решать проблемы, если бы управлял миром?

— Хм… нет. Управлять миром — это, по-моему, просто ужасно…

— Счастливчик. Значит, высокомерие не твоя роковая слабость.

— А что же тогда моя?

— Не знаю, Перси, но у каждого героя есть своя роковая слабость. Если ты не вычислишь ее и не научишься контролировать… Сам понимаешь, роковая в данном случае — это не просто слово.

Я задумался. Не могу сказать, чтобы эта мысль меня приободрила.

Также я отметил, что Аннабет не слишком распространялась о том, что собирается изменить в личной жизни: скажем, вновь соединить родителей или спасти Луку. Я это понимал. Не хотелось признаваться себе, как часто я мечтал, чтобы мои родители вновь были вместе.

Я живо представил себе маму в нашей квартирке в Верхнем Ист-Сайде. Я попытался вспомнить запах ее синих вафель. Все это казалось таким далеким…

— Так что — значит, игра стоила свеч? — спросил я Аннабет. — Ты стала… мудрее?

Она уставилась куда-то вдаль.

— Не уверена. Но мы должны спасти лагерь. Если мы не остановим Луку…

Можно было не продолжать. Уж если образ мыслей Луки смог соблазнить даже Аннабет, то можно было представить, сколько еще полукровок присоединятся к нему.

Я подумал о своем сне про девушку и золотой саркофаг. Не уверен, что я понимал его значение, но у меня возникло чувство, будто я что-то упустил. Нечто ужасное — какую-то хитрость Кроноса. То, что увидела девушка, когда открыла крышку гроба?

---

17 Hubris (греч.) — спесь, высокомерие.

18 Hummus (англ.) — паста из турецкого гороха.