Будь крутым

Взяв с собой телефон, она вышла полюбоваться видом – тем самым, что так ценила в своем жилище. Сам дом был дрянной, дощатое бунгало, прилепившееся к склону холма, окруженное старыми деревьями, названий которых она, выросшая среди нефтяных вышек Западного Техаса, не знала. Как не знала и названия кустарника, разросшегося, одичалого – какие-то буйные заросли, про которые ей было лишь точно известно, что это не мескитовые заросли, а какие – непонятно. Можно выйти в передний дворик, туда, где крутой обрыв и откуда открывается вид чуть ли не на весь Лос-Анджелес и дальние дали Калифорнии, а позади – облезлый домишко с крышей, которую надо бы перекрыть, и хорошо бы нанять мужика с мачете, чтобы проредить кустарник. А вечерами вид был еще удивительнее и дали – еще неогляднее, а миллионы светящихся точек внизу образовывали линии и узоры. Дома вид открывался лишь на унылую плоскую пустошь, где там и сям вместо деревьев торчали нефтяные вышки и небо – без конца и без края. А по ночам в Одессе горели огни на буровых, и с детства помнятся ей эти огни, вспышки пламени, выстреливающие в ночь. Вся жизнь там вертелась вокруг нефти, люди и приезжали туда ради нефти, пока арабы не спустили цены, и нефтяной бум Одессы окончился. Во время бума дед Линды Дж. Д. Лингеман торговал нефтяным оборудованием – бурильными установками для глубоких скважин, расширителями, шпурами – всяким инструментом и всегда держал лошадей. Одна верховая, на которой он ездил, – мышастая кобыла Мун. Отец Линды унаследовал торговлю нефтяным оборудованием, но делом сейчас занимался куда меньше, чем лошадьми – продавал их и покупал, барышничал. Мама Линды Лавейн работала помощником управляющего в Техасском банке. Две старшие сестры Линды были замужем и жили в пятнадцати милях от Одессы в Мидленде. Бытовала поговорка, что в Мидленд едут, чтобы иметь детей, а в Одессу – чтобы иметь неприятности. Одесса во времена нефтяного бума была прибежищем спекулянтов, мошенников и хулиганов, по вечерам в барах дым стоял столбом, а на улицах нередко вспыхивали перестрелки. Несколько лет назад Линда съездила на Рождество домой и объявила там, что сменила фамилию – теперь она не Линда Лингеман, а Линда Мун. Поначалу они решили, что она рехнулась, взяв себе в качестве фамилии лошадиную кличку, но дело было не в лошади. Она сказала сестрам: «Ведь вы же тоже сменили фамилии, разве не так?» Сестры ее все еще были баптистками и имели детей. Папа сказал: «Уж лучше бы я не покупал тебе эту твою первую гитару, детка». Но она сказала: «А ты, папочка, первую и не покупал, а купил мне вторую, получше». Первую гитару дал ей Дейл – раздолбанную «Ямаху», и он же учил ее играть на их втором году в средней школе Пермиана.

Вначале надо поговорить с Дейлом. У нее такое чувство, что он предпочтет живую музыку студийной работе. «Знаешь что? Мы директором обзавелись». А Дейл скажет: «Порядок!» А если он на это не купится, то скажет: «Ну, пока!» – и вернется к себе в Остин. Дейл ко всему привычный. Играет с десяти лет.

Вот Торопыга – тот другой. Чикано. Джеймс Торопыга Гонсалес. «Знаешь что? Мы директором обзавелись!» И быстро-быстро сказать, кто он, сообщить подробности. А Торопыга взовьется: «Да? Знаменитый продюсер, вот как? А что он знает о рекорд-студиях? А что, он вообще хоть что-нибудь слышал?» Хороший вопрос. Если он так и спросит, придется что-нибудь придумать: «Да, конечно – „Перцев“, и „Пестрых“, и „Топ-топ Зед“. Торопыга может подумать, что она все еще попивает. Она не просыхала, когда связалась с „Цыпочками“, и сдуру призналась в этом Торопыге однажды по телефону. Она и наркоманить начала, потом бросила и сейчас ничего подобного себе не позволяет, если не считать изредка косячка с Витой. „А каковы условия, Линда? Что ты переспишь с этим великим продюсером?“ Это было бы вполне в духе Торопыги. А если он не клюнет, то скажет лишь: „Большое спасибо, Линда. Но тогда ради чего мы все бросили к черту и разбежались в разные стороны?“ На ее взгляд, он иногда любил специально разозлиться, выйти из себя, чтобы потом затеять драку. Так, в школе его выводило из себя, когда его дразнили „бобоглотом“. Торопыга ходил в среднюю школу Одессы и водился с мексиканскими мальчишками, жившими по другую сторону железной дороги. Каждый год без исключения школа в Пермиане, где учились они с Дейлом, обыгрывала в футбол школу в Одессе, и тут уж Торопыга бесился вовсю.

Линда видела Торопыгу в школьном автобусе субботними вечерами и в дорожных пробках, когда машины стояли бампер к бамперу от Венди до самого Энтони и ученики обеих школ, высыпав из автобусов, слонялись по супермаркету на парковке. А познакомилась она с ним в тот вечер, когда он врубил на своем маге «Бон Джови», а она подошла послушать; в тот год Линда увлекалась Ричи Сам-бора. В другой раз он пригласил ее к себе домой – в фермерский дом на окраине, возле самых нефтяных вышек, чтобы послушать записи «Бон Джови» и разучить сопровождение Ричи Самбора. Торопыга продемонстрировал ей свои паршивые ударные инструменты, с большим воодушевлением колотя в них, и Линда достала из машины свою гитару. Она свела вместе Дейла и Торопыгу, они стали репетировать. Линда написала несколько песен, и они получили ангажемент на разовое выступление в «Дос Амигос» на «Встрече поколений». Группа их никак не называлась, пока ведущий не спросил, как их объявить. Линда сказала: «Одесса», сказала наобум, с бухты-барахты. Публике понравилось, и название они оставили.