Седьмая жертва

– Не знаю, – покачала головой Настя. – Это надо у специалистов спрашивать.

– Да при чем тут специалисты? – продолжал горячиться Юрий. – Разве мало мы знаем сексуальных маньяков-убийц? Один приснопамятный Головкин по кличке Удав чего стоит, а про Чикатило я вообще молчу. Хотелось ему оригинальных сексуальных ощущений, а кончилось все кучей изуродованных трупов. Вот и весь расклад. Таня, фотографии Горшкова есть?

– Найдутся. Но время, Юра, время… Любительские фотографии можно взять у его родителей, но на них ему самое большее семнадцать, а теперь ему двадцать девять, и за плечами столько лет в колонии, что опознавать его по тем снимкам бессмысленно.

– Это точно, – подхватил Доценко, – но можно взять последние фотографии, которые делали в колонии для справки об освобождении. Они, конечно, «мертвые», и прическа у него теперь неизвестно какая, но на компьютере сделают несколько вариантов. Попробуем…

– Что попробуем? – перебил его Коротков, в голосе которого явственно проступала безнадежность. – Будем предъявлять эту фотографию всем участникам телемоста, которые находились на Арбате? Во-первых, мы их год собирать будем, а во-вторых, это нам ничего не даст. Ну, допустим, его никто не вспомнит. Так это вовсе не означает, что его там и в самом деле не было.

Допустим, кто-то его вспомнит. И что? Мы будем знать, что в игру с нами играет именно он, а толку-то? Его ж искать надо, и весь вопрос в том и состоит, что мы не знаем, где искать. В розыск мы его, конечно, объявим, но надежды мало. Нужны идеи. «Идеи. Где ж их взять? Татьяна думала о том, что сейчас, в половине одиннадцатого вечера, она сидит на Петровке, и, пока не выйдет на улицу, ей ничего не грозит. Но ведь она не может сидеть здесь вечно. Хуже того, она вряд ли узнает Александра Петровича Горшкова, окажись он рядом с ней на улице или в транспорте. Миновало одиннадцать лет, за эти годы через руки следователя Образцовой прошло столько подследственных, что их лица слились в ее памяти в неясный облик. Некоторых она помнит очень отчетливо, некоторых не помнит совсем, но для того, чтобы узнать человека через одиннадцать лет, нужно в деталях знать его лицо и мимику. А детали стерлись… Она, конечно, может восстановить в памяти внешность Александра, но без этих деталей ей каждый второй прохожий будет казаться злополучным Горшковым.

Настя словно прочитала ее мысли.

– Таня, ты хорошо помнишь его лицо? – спросила она.

Татьяна отрицательно помотала головой.

– Только в общих чертах. Я его либо вообще не узнаю, либо начну узнавать во всех подряд.

– Понятно. Тогда остается одно: искать, его изнутри.

– Изнутри? – переспросил Коротков. – Что ты имеешь в виду?

– Самого Горшкова. Юра, у него есть какой-то собственный план, какие-то заумные идеи. Он же мог просто разыскать Татьяну, это несложно, учитывая ее писательскую популярность. Разыскать и… В общем, понятно. Но он этого не сделал. Он затеял целую драму, в которой выступает режиссером и актером.

Значит, он чего-то хочет. Чего? Из всех здесь присутствующих только одна Таня с ним общалась, и общалась долго, только она более или менее знает его характер и стиль мышления. И только она может додуматься и ответить на вопрос: чего он хочет. Если мы это поймем, мы придумаем, как дать Горшкову то, чего он хочет, чтобы остановить его.

– Остановить или поймать? – зло прищурился Коротков. – Подруга, мы с тобой служим в карательных органах, а не в благотворительной организации. До появления трупа Старостенко мы еще имели бы право на то, чтобы его останавливать и на этом считать свою миссию исчерпанной. Но он уже показал, что умеет убивать, и занятием этим скорбным вовсе не гнушается. Посему не останавливать его мы должны, а искать, хватать за шкирку и тащить волоком в зону. Мы, Ася, сегодня говорим уже не о Шутнике, а об убийце.

Настя опустила голову, подперев лоб кулаками. Татьяне на миг показалось, что она сейчас заплачет, но, присмотревшись внимательнее, она увидела, что Каменская пытается спрятать улыбку. Через несколько секунд Настя подняла голову, и лицо ее снова было бесстрастным.

– Юрик, как быстро ты перестал быть опером и превратился в начальника.

Это не в порядке критики, а исключительно в виде констатации факта. Как нормальный и высокопрофессиональный начальник ты ориентируешь подчиненных на максимальный результат: убийца должен быть пойман, доказательства его вины собраны. И в этом ты прав.