Сезон мошкары

— Вы знаете, где она сейчас?

— Нет. Боюсь, что не знаю. Поэтому и звоню. Она должна была ужинать с нами. Тихий ужин с двумя-тремя студентами, но она не появилась, и ее номер в отеле не отвечает.

— Хорошо. Разрешите я оставлю мой номер сотового. Записываете? — Он продиктовал ей номер сотового и домашний номер. — Если увидите ее, пожалуйста, попросите срочно позвонить мне. Я выезжаю.

— Выезжаете? В Торонто? Думаете, это столь серьезно? Я не хотела вас так беспокоить, я просто…

— Нет-нет. Я очень благодарен вам, что позвонили. Если увидите ее, пожалуйста, постарайтесь удержать на месте. А если она опять будет куда-то стремиться, может быть, вы не оставите ее одну, будете с ней и сообщите мне, куда ехать. Я приеду меньше чем через четыре часа. Вы не ляжете до полуночи?

— Да, конечно. Я в номере 1016 в «Челси», рядом с ее номером, так что услышу, когда она вернется.

Кардинал еще раз поблагодарил ее и повесил трубку.

Сколько еще раз, думал он, сколько еще раз в жизни предстоит мне проделывать все это? Дождь барабанил в ветровое стекло с такой силой, что, как ни мотались из стороны в сторону дворники, очистить стекло они не могли. А сколько раз я уже это проделывал? Звонок бог знает откуда, и тут же, как в пропасть, в темноту ночи, и паника, ужасная паника неизвестности — не знать, где Кэтрин и что с ней.

Кардинал взял еду на вынос в «Королевском бургере», и теперь в машине пахло гамбургером. От теплой еды окна внутри запотели. Он включил вентилятор и радио. Выбор рока и кантри, а также беседа (с любезного разрешения Си-би-эс) с поэтом, пишущим по-гэльски, оказались даже хуже, чем завывания ветра и шум дождя, и он выключил радио.

Первые сорок миль до Саут-Ривер обернулись истинной мукой. Шоссе было односторонним, а погода делала поездку по нему весьма опасной. Возле Брейсбриджа дорога стала лучше, и он превысил скорость на тридцать километров в час. Вряд ли в такую погоду, да еще вечером, он нарвется на полицейский пост.

Он позвонил в Институт Кларка. За десять лет их жизни в Торонто Кэтрин не раз проходила там лечение. Кардинал молил Бога, чтоб доктор Йонаш все еще работал там. В больничной скорой помощи ему сообщили, что доктор Йонаш по-прежнему в штате больницы, но будет только завтра во второй половине дня. Кардинал объяснил им ситуацию, сказав, что если повезет, он скоро доставит им Кэтрин. Женщина на другом конце провода заверила его, что свяжется с доктором Йонашем и предупредит его. Голос у нее звучал как надо — и профессионально-веско, и в то же время участливо, но был таким молодым.

Кардинал пытался держать в узде свои мысли и не слишком волноваться. Но в маниакальные свои периоды Кэтрин делала подчас ужасные вещи. Однажды, когда они еще жили в Торонто и Келли была маленькой, Кэтрин вдруг попыталась уехать на попутках на экономическую конференцию в Лейк-Кучичинг. Слава богу, что водитель грузовика, который вез ее от Барри, понял, в каком она состоянии, и был настолько любезен и предусмотрителен, что позвонил в местную полицию, и те отыскали Кардинала в Торонто.

Другой случай был, когда она почти два года фотографировала бездомных. Поначалу она просто подходила к ним днем, и они разрешали ей фотографировать их и временные случайные их жилища. За эту работу она получила приз от правительства провинции и даже вышла в финал общенационального конкурса. Но позволить всему идти своим ходом она не могла и начала новую серию фотографий. На этот раз она сама переоделась в бродягу и в один прекрасный день убежала из дома с намерением жить среди бездомных. Такую вещь не раз проделывали разные журналисты в разные эпохи, но Кэтрин это придумала, находясь на пике своего маниакального состояния, и потому катастрофический спад произошел, едва она поселилась под мостом возле Каса-Лома. Кардинал никогда не забудет, какой она предстала перед ним, когда он приехал туда, чтобы забрать ее в отделение скорой помощи торонтской больницы. Свою Кэтрин, всегда такую чистюлю, аккуратную до педантизма, он увидел со слипшимися от грязи волосами, грязными ногтями, с безобразной ссадиной на лбу.

В последующие годы Кэтрин стало получше. Иногда целых два года вопрос о госпитализации не вставал. Маниакальные периоды были короче, как и периоды депрессии. Но при этом сама депрессия углубилась — тягостными неделями тянулся беспросветный мрак, когда Кэтрин не разговаривала и даже не двигалась. Такие периоды особенно страшили Кардинала. Если она покончит с собой, то не на маниакальной стадии — разве только по чистой случайности, нет, это может произойти только от желания освободиться, бежать из душного ада депрессии.