Рубин королевы

Альдо собрался было встать и поискать себе место подальше от сцены, но зал уже был полон. Уйти тоже невозможно – не станешь же шататься во фраке по пивным и прочим кабакам, дожидаясь полуночи. Однако он быстро успокоился: в соседнем кресле расположилась дама весьма внушительных размеров. Ее голову, склонившуюся сейчас к низенькому бесцветному спутнику, венчало такое обилие черных перьев, что, казалось, ради них ощипали целое стадо страусов. Морозини, несмотря на высокий рост, оказался практически задрапирован этой ниспосланной ему ширмой и, почувствовав себя в безопасности, безмятежно погрузился в божественную музыку несравненного Моцарта. По крайней мере, до конца антракта!

Когда в зале зажегся свет, Альдо вышел одним из первых и поспешил в бар, чтобы выпить стаканчик и погрызть соленых крендельков с тмином. А вернувшись на свое место, обнаружил поджидавшую его билетершу с запиской, которую та, заговорщически подмигнув, вручила ему. Значит, его все-таки обнаружили!

«Как это мило, что ты пришел! – писала венгерка. – Разумеется, мы ужинаем вместе? Зайди за мной после спектакля. Люблю навеки! Твоя Ида».

Ну вот! Это была катастрофа. Если Альдо так или иначе не ответит на приглашение своей бывшей любовницы, она примется искать его по всему городу – она вполне на такое способна – и он будет выглядеть чудовищным хамом! Но нет! По крайней мере, на сегодняшний вечер ей придется обойтись без него. За все золото мира он не отказался бы от таинственного свидания с великим раввином.

Усилием воли Морозини заставил себя сидеть спокойно, – времени было еще достаточно! – и дождаться той минуты второго акта, когда донна Анна под крики «браво!» закончила арию «Crudele? Ah no! Mio ben!..» Только тогда он выбрался из-под перьев и потихоньку выскользнул из зала. Затем, отыскав ту самую билетершу, он вытащил записку из бумажника и попросил:

– Пожалуйста, не будете ли вы так любезны, когда спектакль закончится, отнести это фрейлейн Нажи?

На обороте полученной им записки венецианец быстро нацарапал несколько слов: «Ты угадала, я пришел только для того, чтобы услышать тебя, но сейчас мне надо уладить важное дело. Мы не сможем поужинать вместе. Я свяжусь с тобой завтра же. Нtсердись на меня. Альдо».

Складывая записку, чтобы положить ее обратно в конверт, князь прибавил:

– Когда я подходил к театру, то заметил у входа цветочницу. Не могли бы вы купить два десятка роз и приложить их к моей записке? Мне необходимо сейчас уйти.

Увидев, какая крупная купюра появилась в руках у этого привлекательного мужчины, билетерша заулыбалась еще шире, взяла у него из рук бумажку и сделала легкий реверанс.

– Все будет в порядке, господин, не беспокойтесь. Жаль только, что вы не сможете дослушать до конца. Там так чудесно поют...

– Не сомневаюсь в этом, но не всегда получается так, как хочется. Благодарю вас за вашу любезность...

Снова сев в машину, Альдо вздохнул с облегчением. Его не волновала реакция Иды: он вообще не собирался с ней встречаться. Единственное, что было важным, – в полночь оказаться у входа в королевский дворец... Тут Альдо услышал, как старинные часы пробили одиннадцать раз, и подумал, что, кажется, явится раньше, чем назначено. Впрочем, это куда лучше, чем заставлять ждать великого раввина. Кроме того, у него будет достаточно времени, чтобы найти укромное место, где можно оставить автомобиль...

Он тихонько тронулся с места, прислушиваясь к далеким отголоскам музыки. В Праге, – как, впрочем, и в Вене, – воздух всегда был наполнен какими-нибудь мелодиями, слабыми звуками скрипки, флейты или цитры, – и это составляло немалую часть ее очарования. Опустив все стекла, Альдо вдохнул ночной аромат и заметил, что погода, похоже, начинала портиться. Небо, совсем еще ясное, когда он пришел в театр, сейчас заволакивали тяжелые тучи. День был жарким, и заход солнца не принес с собой прохлады. Далекие раскаты грома извещали, что близилась гроза, но Морозини до этого не было дела. Он чувствовал, что его ждет удивительное приключение, и испытывал приятное внутреннее возбуждение. Он не знал, зачем великий раввин ведет его во дворец, но сам Иегуда Лива представлял собой настолько загадочную фигуру, что Альдо ни за что, ни за какие сокровища не отказался бы от этой встречи.

Пока его маленький «Фиат» карабкался вверх по склону Градчанского холма, Альдо представлял себе, что погружается в нечто загадочное и неведомое. Темные и до того безмолвные, что шум мотора казался здесь неприличным, улицы были скупо освещены далеко стоявшими друг от друга фонарями. Там, наверху, чернел огромный дворец богемских королей. Иногда в лучах фар сверкали огоньки кошачьих глаз. Только оказавшись на Градчанской площади у монументальных ворот дворца, Морозини почувствовал, что вернулся в XX век: несколько фонарей освещали серо-белые полосатые будки часовых, охранявших президента, и восемь скульптурных групп, которые красовались на колоннах, разделявших решетки с монограммой Марии-Терезии.