Люблю твои воспоминания

— Спасибо.

— Ты мне только что рассказывала про Банкетинг-хаус. А о чем еще ты вот так вдруг стала знать?

— Э-э… В основном об архитектуре. — Я смотрю вокруг, а потом вверх, на потолок. — И о живописи. И еще латынь.

Недавно я заговорила на латыни с Конором.

— О боже!

— Ага. Думаю, он считает, что меня пора сдать в психушку.

— Ну, мы не дадим ему этого сделать. Пока что. Итак, архитектура, искусство, языки. Ничего себе, Джойс, как будто ты прошла ускоренный университетский курс и получила образование, которого у тебя не было. Где та эстетически безграмотная девушка, которую я когда-то знала и любила?

Я улыбаюсь:

— Она все еще здесь.

— Так, еще одна вещь. Мой босс вызывает меня к себе сегодня днем. О чем пойдет речь?

— Фрэнки, я не ясновидящая!

Дверь на галерею открывается, и в нее врывается взволнованная девушка с гарнитурой на голове. Она подходит к каждой женщине на своем пути и что-то спрашивает. Наконец добирается до меня.

— Джойс Конвей? — запыхавшись, выпаливает она.

— Да, — отвечаю я и чувствую, как замирает и падает в груди сердце. Пожалуйста, только бы с папой все было хорошо.

Господи, пожалуйста!

— Вашего отца зовут Генри?

— Да.

— Он хочет, чтобы вы присоединились к нему в артистической уборной.

— В какой уборной?!

— В артистической. Через несколько минут он будет в прямом эфире — с Майклом Эспелом и со своим предметом, и он хочет, чтобы вы присоединились к нему, потому что, по его словам, вы о нем больше знаете. Пожалуйста, пойдемте быстрее, потому что осталось очень мало времени, а вас еще нужно накрасить.

— В прямом эфире с Майклом Эспелом… — Я потрясенно замолкаю. В руке я все еще держу телефон. — Фрэнки, — растерянно говорю я, — быстро включай Би-би-си. Скоро ты увидишь, как я влипаю в крупные неприятности.

Глава двадцать первая

Переходя с шага на рысцу, я поспешаю за девушкой с гарнитурой. Нервничая и задыхаясь, влетаю в артистическую уборную и обнаруживаю там папу, сидящего в кресле гримера лицом к освещенному лампочками зеркалу, за воротник заправлена салфетка, в руке чашка с блюдцем. Его смахивающий на луковицу нос припудривают для крупного плана.

— А вот и ты, дорогая, — торжественно произносит он. — Эй, ребята, это моя дочь, и она расскажет нам все о моем чудесном предмете, который привлек внимание Майкла Эспела. — Папа ухмыляется и делает глоток чая. — Если хочешь есть, вон там пирожные.

Вредный старикашка.

Я обвожу взглядом окружающие нас заинтересованные лица и заставляю себя улыбнуться.

Джастин с опухшей пульсирующей щекой стесненно ерзает в кресле в приемной дантиста, зажатый между двумя пожилыми дамочками, ведущими оживленный разговор о своей приятельнице, некой Ребекке, которой просто необходимо уйти от мужчины по имени Тимоти, однако сделать это ей препятствует Грэхем.

Заткнитесь, заткнитесь, заткнитесь!

Стоящий в углу телевизор, памятник технической мысли далеких семидесятых, на котором лежит кружевная салфетка и в вазе пылятся искусственные цветы, квакающим голосом сообщает, что сейчас начнется шоу «Антиквариат под носом».

Джастин стонет:

— Никто не против, если я переключу канал?

— Я его смотрю, — угрюмо сообщает маленький мальчик, которому не больше семи лет.

— Чудесно, — с ненавистью улыбается ему Джастин, а затем переводит взгляд на его мать в поисках поддержки.

Женщина только пожимает плечами:

— Он смотрит это шоу.

От боли и раздражения Джастин забывает о терпимости и хороших манерах.

— Простите, — перебивает он женщин, сидящих справа и слева от него. — Может быть, одна из вас хочет поменяться со мной местами, чтобы вы могли продолжить этот разговор в более приватной обстановке?

— Да не переживай, дорогой, тут нет ничего приватного, поверь мне. Можешь подслушивать сколько душе угодно.

Запах ее дыхания тихо подкрадывается к его ноздрям, щекочет их, словно метелочка из перьев для смахивания пыли, и уплывает, злобно хихикая.

— Я не подслушивал. Ваши губы были практически в моем ухе, и я не уверен, что Тимоти, Грэхему или Ребекке это бы понравилось. — Он отворачивается от женщины, оберегая обоняние от следующего набега.

— Ох, Этель, — смеется одна из них. — Он думает, что мы говорим о реальных людях!