Смерть ради смерти

– Да-да, конечно. Вынужден с вами согласиться, как это ни прискорбно. У вас и без нашего Войтовича проблем хватает. Кстати, Юрий Викторович, я все забываю вас спросить: зачем ваша помощница проверяла у нас в Институте условия хранения цианида? Разве это как-то связано с Войтовичем?

– Никоим образом. Дело в том, что в Москве в минувшем году было несколько случаев умышленного отравления цианидом, и Следственный комитет направил нам на Петровку разгромную справку о том, что кругом бардак и не соблюдаются правила работы с ядовитыми и отравляющими веществами. Ну а как реагирует начальство на такие бумаги, сами можете догадаться. Давай теперь поголовно всех проверять, выявлять нарушения и сносить головы. У нас ведь такая же бюрократия, как и всюду.

Коротков посмотрел на часы.

– Батюшки, уже рабочий день давно кончился, а я вас задерживаю. Извините, Павел Николаевич.

– Ничего, ничего, – добродушно рассмеялся Бороздин. – Мне спешить некуда, у меня семеро по лавкам не плачут. Пойдемте, я провожу вас до лифта, мне нужно еще в лабораторный корпус заглянуть.

Расставшись с Коротковым, Павел Николаевич по стеклянной галерее прошел в лабораторный корпус. Длинные коридоры были ярко освещены, но выходящие в него двери были почти все закрыты и опечатаны. Бороздин миновал длинную доску объявлений, на которой еженедельно вывешивались графики работы лабораторий на разных установках, свернул за угол и толкнул незапертую дверь. В большом помещении, уставленном разнообразным оборудованием, работал только один человек, Геннадий Иванович Лысаков. Услышав шаги, он повернул к Бороздину измученное лицо с воспаленными глазами.

– Добрый вечер, Павел Николаевич.

– Добрый, добрый. Вы чего тут засиделись? Вы посмотрите на себя: краше в гроб кладут. Прекращайте это безобразие и идите отдыхать.

– Не могу. Нужно еще кое-что доделать. Посижу хотя бы часов до девяти, поработаю, – угрюмо ответил Лысаков.

– Не валяйте дурака, Геннадий Иванович, – рассердился Бороздин. – Хотите, я поговорю с вашим начальством, чтобы вас немного разгрузили? На вас действительно страшно смотреть. Пойдемте, пойдемте, закрывайте свою лавочку, я вас на машине подброшу до дома. Собирайтесь.

– Я правда не могу, Павел Николаевич. У меня кролики под установкой, мне еще… – он взглянул на большие электронные часы, – еще час пятнадцать ждать, потом смотреть результат, дневник заполнять. Как минимум два часа. Поезжайте, не ждите меня.

– Ну как хотите, – махнул рукой Бороздин. – Вы хоть на себя работаете или опять на чужого дядю?

– На себя. Для диссертации.

– Тогда ладно. Кроликов и мышек не обижайте, отраву им не давайте. Счастливо.

– Кстати, об отраве, – оживился вдруг Лысаков. – Вы не знаете, зачем милиционеры проверяли цианид во всех лабораториях? Войтович же повесился, а не отравился.

– Оказывается, они проводят тотальную проверку на всех предприятиях города. Мне этот оперативник с Петровки сам сегодня рассказывал, что в Москве было подряд несколько убийств с помощью синильной кислоты, и они решили навести порядок в этом деле. Вы же знаете, как у нас все делается: порядок наводим не тогда, когда еще можно что-то предотвратить, а тогда, когда уже все случилось и нужно кого-то наказывать. Ну, последний раз спрашиваю: едете со мной?

– Нет, Павел Николаевич, спасибо вам за приглашение, но я останусь поработать.

– Как хотите. Вы один здесь или еще кто-нибудь полуночничает?

– По-моему, Инна ваша еще работает. У нее тоже что-то срочное.

– Да что у нее может быть срочного, смех один, – откликнулся Бороздин, открывая дверь. – Старая дева, домой идти не хочет, вот и сидит. Пойду хоть ее выгоню, если вас не удалось.

Он вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь. Ведущий научный сотрудник Геннадий Иванович Лысаков долго вслушивался в его удаляющиеся шаги, потом перевел взгляд на руку с зажатым в ней фломастером. Рука дрожала так сильно, что, казалось, он не сможет начертить прямую линию. Черт возьми, неужели он и в самом деле так измучился, что находится на грани нервного срыва?

9

Настя устало брела от автобусной остановки к дому. Было уже совсем поздно, народу мало, и она, как обычно, чувствовала себя на темной улице ужасно неуютно. Она никогда не была отважной и лихой, а темные пустые переулки наводили на нее страх, поэтому она всегда старалась выбирать места посветлее и поближе к оживленным магистралям, даже если это удлиняло путь.