Закон трех отрицаний

И еще Настя злилась сама на себя из-за того, что испытывает раздражение на мать. В общем, вместо положительных эмоций – сплошной негатив.

В начале второго она начала готовиться. Вытащила из большой дорожной сумки джинсы, критически оглядела их и решила, что гладить, пожалуй, не нужно. Все эти дни она так и ходила в спортивном костюме, в который влезла еще в госпитале, и джинсы показались ей какими-то чужими и непривычными. В той же сумке лежали два «приличных» свитера, Настя никак не могла решить, какой именно надеть, и от этого сердилась и раздражалась еще больше. Один черный, короткий и теплый, другой – белый, длинный и тонкий. Наверное, все-таки теплый, чай, не лето на дворе, осень кончается.

Тяжело вздохнув, она сняла спортивные брюки и стала натягивать джинсы. И обомлела.

Между пуговицей и петлей на поясе появилось расстояние сантиметров в пять, которое не сокращалось. Настя решила в первый момент, что за полтора месяца потеряла квалификацию в многотрудном деле надевания джинсов, и потянула сильнее. Расстояние стало чуть меньше, но не настолько, чтобы штаны можно было застегнуть. И замок на «молнии» дошел только до середины своего скорбного пути, после чего намертво остановился. И не потому, что сломался, нет, он был целехонек.

Вот они, пушистые булочки с маслом и джемом, килограммы шоколадных конфет, многочасовое лежание на диване и крепкий здоровый сон. А еще многодневное пребывание на больничной койке при минимуме движений и постоянном погрызании чего-нибудь вкусненького. Коварные спортивные брюки на резинке все это время хранили молчание, ничем не намекнув своей хозяйке на катастрофическое разрастание объемов талии и бедер.

Ну и что теперь делать со всем этим телесным богатством? Во что его упаковывать? Все в тот же спортивный костюм? Она бросила взгляд на сиротливо валяющиеся на полу мягкие бирюзовые брюки и внезапно испытала приступ ненависти и к ним, и к себе самой. Дура, обжора, растолстела на черт знает сколько сантиметров и килограммов, теперь надеть нечего. И штаны эти дурацкие, с темно-синими полосками по бокам, она уже видеть не может.

«Буду носить джинсы, – со свирепой решимостью подумала Настя. – Пусть мне в них будет неудобно лежать, мне же хуже. Пусть они мне тесны, зато я каждую минуту буду помнить о том, что нужно сбрасывать вес и худеть до прежнего размера. Вот прямо сейчас и начну. И пусть мне будет хуже».

Джинсы сидели на ней так плотно, что не спадали, даже будучи расстегнутыми. Закусив губу от злости, обиды на весь кулинарно-кондитерский мир и от боли, Настя потащилась на второй этаж. Наверняка в шкафу у Дюжина есть какой-нибудь ремень для джинсов.

Ремень нашелся. Настя вдела его в петельки на поясе, застегнула и почувствовала себя немного увереннее. Теперь штаны точно не свалятся. Заодно и проблема выбора свитера решилась сама собой. Какой же может быть короткий свитерок при незастегнутых штанах? Конечно, только длинный. В котором она точно замерзнет. Ну и пусть. Пусть ей будет хуже. Сама виновата. Нечего было конфеты горстями глотать. И больше никаких булочек, только черный хлеб и галеты. И обедать она сегодня не станет, все равно от расстройства аппетит пропал. А какое хорошее настроение у нее было с утра! Ни следа не осталось…

Самарин приехал в начале третьего, долго извинялся за то, что опоздал на десять минут, объяснял, что еще не умеет точно рассчитывать время, когда едет на большие расстояния, быстро выпил предложенную чашку чаю с двумя бутербродами и выразил готовность немедленно везти Настю к врачу.

– Вы дорогу знаете? – спросил он.

– Нет, только адрес. Я там никогда не была.

– Тогда вы пока собирайтесь, одевайтесь, а адрес дайте мне, я в машине по атласу посмотрю, как ехать.

Настя протянула ему листок с адресом, проверила содержимое сумки – деньги в конверте, кошелек, паспорт, удостоверение, выписка из истории болезни. Кажется, все на месте. Надела куртку, позвонила в охрану, взяла палку. Неприязненно оглядела себя в большом, в человеческий рост, зеркале, стоящем в прихожей. Ну и видок! Длинный свитер торчит из-под куртки, голова немытая, она же не собиралась сегодня «выходить в свет». Ладно, все равно ничего изменить нельзя.

Самарин вел машину довольно уверенно, видно, не зря каждый день практиковался.

– Вам сколько лет? – неожиданно спросил он.

– Сорок два. А что?

– А мне сорок шесть. Я вот подумал, что если мы с вами почти ровесники, то, может быть, перейдем на «ты»?