За все надо платить

Он знал за собой эту особенность: заболевать резко и очень быстро. Ухудшение обычно происходило прямо на глазах, в течение максимум часа, а то и еще быстрее. Он всегда завидовал людям, которым сначала два-три дня немножко нездоровится и о начинающейся болезни заблаговременно предупреждают легкое покашливание и ненавязчивая головная боль. Такие люди, думал Николай, могут вовремя «перехватить» болезнь, принять радикальные меры и отделаться легким испугом. Ему же это никогда не удавалось. Попав в организм, вирусная инфекция весь латентный период вела себя тихо и ничем его не беспокоила, а потом в одночасье обрушивалась дурнотой, слабостью, головокружением, болями в ногах и высокой температурой. И сейчас, стоя в прихожей Катиной квартиры, Саприн отчетливо понимал, что девушка права: в таком состоянии он не может вести машину. И плевать, что по этому поводу думает Шоринов. Жизнь, в конце концов, дороже.

– У меня нет времени.

Шоринов резко распахнул входную дверь и обернулся.

– Оставайся, Николай, пусть Катя приведет тебя в чувство, а то еще, не дай бог, врежешься во что-нибудь.

Оказалось, что лечить Катя действительно умеет, хотя смысла предпринимаемых ею действий Саприн до конца не понимал. Она давала ему какие-то лекарства, мазала определенные точки на теле пахучими мазями, которые нестерпимо жгли кожу, заставляла вдыхать поднимающийся из термоса пар от горячей воды, в которой развела вьетнамский бальзам и таблетку валидола. Зачем это нужно, Николай не знал, но послушно выполнял все, что она велела. Он мог бы съесть даже живую жабу, если бы получил ее из Катиных рук.

– Имейте в виду, Коля, – говорила она очень серьезно, забирая у него градусник, – я не вылечила вашу болезнь, вам нужно лежать в постели как минимум неделю. Но температуру я вам сбила, и голова ближайшие полтора-два часа кружиться не будет, так что до дома вы доедете. Хотя это, конечно, не дело. Вам бы нужно сейчас поспать часов десять-двенадцать, а не ехать.

Ехать Саприн не хотел. Он хотел сидеть здесь, в этой квартире, рядом с Катей, а еще лучше – лежать и болеть. Но непременно здесь, чтобы Катя за ним ухаживала.

– Где вы научились так ловко бороться с болезнями? – спросил он.

Катя весело рассмеялась.

– В нашей семье было шестеро детей, я – старшая. Мама очень рано начала болеть, ей пришлось уйти с работы, она с тридцати семи лет на инвалидности. Представляете, восемь ртов прокормить? Родители да нас шестеро. Вот папа и начал ездить на заработки, на Север завербовался, большие деньги присылал. Так что я привыкла быть нянькой, на мне мама и пятеро младших с тринадцати лет. Поневоле научишься и лечить, и учить, и сопли вытирать. Я среднюю школу, можно сказать, шесть раз прошла: сама училась и с каждым из младших все уроки переделала да проверила. А сколько костюмов я к детским праздникам сшила! А сколько ушибов и порезов залечила! У меня иногда такое чувство бывает, что я пятерых собственных детей вырастила. Может, поэтому и замуж не выхожу. Знаете, кажется, что я материнский долг перед природой полностью выполнила. Хочется немножко передохнуть.

Николай уехал от нее в два часа ночи, дома лег в постель и не вставал вот уже третий день. Ухаживать за ним было некому, Катиными методами лечения он не владел, поэтому страдал от температуры и ломоты во всем теле, принимал традиционный набор лекарств и нетерпеливо ждал, когда болезнь отступит настолько, что он сможет ездить во всему городу, разыскивая Тамару. Жил он один, где-то в Подмосковье, на теплой зимней даче жила его мать со своим третьим мужем, но Николаю и в голову не могло прийти позвать ее. Мать он ненавидел.

Вера Григорьевна никогда не утруждала себя заботой о детях. Отправив шестимесячного Колю к своей матери в далекую украинскую деревню, она за двенадцать лет ни разу не навестила его, ограничиваясь денежными переводами и посылками. Ее мать, Колина бабушка, была женщиной мудрой и доброй и, хотя поведения дочери не одобряла, ни разу не говорила об этом вслух при мальчике. Напротив, внушала ему мысль о том, что его мамочка – самая чудесная, самая красивая, вон как она заботится о нем, и деньги шлет, и подарки к праздникам. Когда Коле исполнилось двенадцать, от матери пришло письмо, в котором она позволяла наконец прислать мальчика обратно в Москву. Коля, выросший рядом с бабушкой-сказочницей, чувствовал себя принцем в изгнании, а маму, которую до той поры ни разу не видел, считал не меньше чем доброй королевой, которую злые враги заставили расстаться с единственным сыном. Теперь с происками врагов покончено, и она зовет его, своего любимого сына, обратно.